Саманта Шеннон - Обитель Апельсинового Дерева [litres]

Эда спрятала улыбку.

– Как он заорал! – вспоминала Маргрет. – Но раз уж никто его никуда не уволок, мы расхрабрились и очень скоро собирали ягоды и вообще наслаждались жизнью. Наконец, уже в сумерках, решили возвращаться домой. Тогда-то Лот и заметил ту ямку. Сказал – обыкновенная кроличья нора. Но я уверяла, что там живет змей и что я сумею управиться с затаившимся в норе змеенышем.

Ну, Лот на это посмеялся от души и стал меня подбивать, чтобы залезала в дыру. Вход был очень узким, – говорила Маргрет. – Мне пришлось раскопать его руками. Я сунулась туда со свечой… и поначалу ничего не видела, кроме земляных стен. Но, решив развернуться, я поскользнулась, упала и провалилась в туннель, где можно было встать во весь рост.

Свеча у меня каким-то чудом не погасла, и я решила пробраться немножко дальше. Уже ясно было, что туннель не кролики вырыли. Не помню, далеко ли ушла, только мне с каждым шагом становилось все страшнее. Наконец я, чуть не обмочив штаны, бросилась обратно, выкарабкалась и сказала Лоту, что там ничего нет. – У нее на ресницах блестели снежинки. – Я вообразила, что наткнулась на логово Лесной хозяйки и, если проговорюсь хоть одной душе, она за мной придет. Мне много лет тот туннель снился в кошмарах. Снилось, что из меня кровь выпивают или что погребают заживо.

Маргрет редко можно было увидеть испуганной. Но тот страх дотянулся до нее даже сюда, по прошествии восемнадцати лет.

– Пожалуй, я в конце концов о нем забыла, – сказала она. – Но папина загадка… напомнила. «…Над листвой… под корнями… Вера в меня потухла, дары прогнили…»

– Кроличья нора, – пробормотала Эда. – Калайба сказала, что редко бывала в дебрях, но Галиан мог там бывать. Или ему рассказали о туннеле твои предки.

Маргрет кивнула, но легче ей, как видно, не стало.

Они поехали дальше. К тому времени как показались руины Златбука, спустилась ночь.

Здесь, в священной колыбели Добродетелей, стояла полная тишина. Снежинки падали, как хлопья пепла. Рысцой проезжая мимо развалин, которых веками никто не касался, Эда готова была поверить, что миру пришел конец и в живых остались только она и Маргрет. Они вернулись к началу времен, в эпоху, когда Инис еще назывался островами Иниски.

Маргрет остановила лошадь, спешилась:

– Здесь родился Галиан Беретнет. – Нагнувшись, она смахнула снег. – Здесь молодая швея родила сына с меткой в виде ягоды боярышника на лбу.

Под ее перчаткой открылась черная каменная плита, глубоко ушедшая в землю.

– Сабран говорила, что на земле нет останков Галиана, – припомнила Эда. – Это необычно?

– Очень даже. В Иниске хранили останки своих королей. Разве только…

– Только?..

– Если его люди хотели скрыть, как он умер. – Маргрет снова взобралась в седло. – Никто не знает, как погиб Святой. В книгах просто говорится, что он соединился в небесах с королевой Клеолиндой и основал там рыцарский чертог, как здесь заложил Аскалон.

Прежде чем тронуть коня дальше, она осенила плиту знаком меча.

Здешние дебри были ужасом северных краев. И, увидев их, Эда поняла почему. Еще до того, как Безымянный научил инисцев бояться света огня, этот лес выучил их страху перед темнотой. Огромные деревья теснились черной стеной. Даже смотреть на них было душно.

Они рысью подъехали к опушке и стреножили лошадей.

– Ты сумеешь найти ту кроличью нору?

Эда понизила голос. Конечно, они были одни, но в этих местах ей делалось не по себе.

– Думаю, да. – Маргрет отцепила от седла фонарь и инструменты. – Ты, главное, не отставай.

Кроны деревьев не пропускали никакого света. Эда тоже захватила седельный фонарь, и они, крепко держась за руки, сделали первый шаг в чащу.

Под сапогами хрустел снег. Даже сквозь плотный лесной навес – гигантские деревья не сбрасывали хвою – напа́дало довольно, чтобы укутать землю.

С каждым шагом Эда ощущала в себе углубляющееся чувство одиночества. Быть может, от холода или от непроницаемой темноты, но камины Кручи представлялись сейчас такими же далекими, как Бурла. Она поглубже спрятала подбородок в меховой воротник. Маргрет то и дело останавливалась, как бы прислушиваясь. От хруста ветки напрягалась и Эда. Жемчужина у нее под рубашкой все сильней холодила кожу.

– Когда-то здесь водились волки, – сказала Маргрет, – но их всех перебили.

Чтобы отвлечь подругу, Эда задала вопрос:

– А почему этот лес называется дебрями?

– Мы думаем, что это слово дошло от старых времен. Тогда поклонялись силам природы. Особенно боярышнику.

Они очень долго молча брели по снегу. Храбрыми детьми были Лот с Маргрет, если зашли так далеко.

– Здесь. – Маргрет шагнула к сугробу у подножия узловатого дуба. – Помогай, Эда.

Эда вместе с ней принялась отбрасывать снег лопатой. Сначала казалось, что память подвела Маргрет, – но вдруг лопаты проломили снежную корку и провалились в яму.

Эда очистила от снега края. Сейчас в эту нору не пролез бы и ребенок. Лопатами и руками они расширили проход. Маргрет неспокойно поглядывала на отверстие.

– Я первая, – предложила Эда. Она сбила вниз осыпающуюся землю и, оставив фонарь на краю, скользнула в яму.

Ширины едва хватило бы для жирного кролика, не то что для взрослой женщины. Эда зажгла волшебный огонек и поползла на животе. Она добралась до места, где ход, как и обещала Маргрет, отвесно обрывался в темный колодец. Развернуться здесь было негде, оставалось только нырять в него головой.

Падение вышло коротким, но жестким. Встав на ноги, Эда осветила мигающим огоньком туннель со стенами из песчаника и сводчатым потолком, позволявшим выпрямиться во весь рост.

Маргрет догнала ее. Она держала в одной руке фонарь, а в другой – маленький нож.

В стенах туннеля были выбиты ниши, в которых остались прогоревшие огарки свечей. В этом тайном ходу было холодно, но далеко не так морозно, как наверху. И все равно Маргрет дрожала под своим теплым плащом.

Вскоре они вышли в камеру с низким потолком и двумя чугунными котлами по краям черной каменной плиты. Маргрет склонилась к котлу, понюхала.

– Дюгоневый жир. Такая жаровня может гореть полгода, – сообщила она. – Кто-то здесь бывал.

– Напомни, давно ли разбился твой отец? – попросила Эда.

– Три года назад.

– А до того он бывал в дебрях?

– Да, нередко. Это ведь наши земли, так что он проезжал здесь иногда со слугами, проверял, все ли в порядке. Иногда и один ездил. Я за это считала его самым большим на свете храбрецом.

Плита между жаровнями напоминала ту, что они видели в Златбуке.

Эда присмотрелась к надписи.