Соман Чайнани - Единственный истинный король [litres]

Поражённый до глубины души вервольф невольно отступил назад.

Софи скинула туфли, раскрыла лебедиными крыльями руки и пошла, пошла, покачивая бёдрами, среди своих врагов, заставляя их головы кружиться своими неожиданными поворотами и пируэтами. Нежно погладила Уэсли и волка своей забинтованной рукой, чтобы затем – уже здоровой рукой полоснуть длинными острыми ногтями их обоих по щекам – глубоко, от души, до крови. Волк и Уэсли были слишком зачарованы танцем и танцовщицей, чтобы обращать внимание на такие мелочи. А Софи вошла во вкус, кружилась всё увереннее и продолжала, продолжала полосовать волков и пиратов, царапая до крови кому щёку, кому заросшую густой серой шерстью глотку. Ритм танца всё ускорялся, у отбивавших его волков от усердия уже слюни из пасти текли. Когда-то, давным-давно, Зверь наказал Софи, похитив на время её красоту. Теперь она отыгрывалась на его сородичах, превращая их в своих рабов, в кукол. Всё быстрее играла музыка, всё стремительнее двигалась Софи, сопровождая свой танец подмигиваниями и странными горловыми трелями, швыряла в костёр оставшиеся у гвардейцев и волков от завтрака куски мяса. А в самом конце она высоко вскинула ногу и ударила пяткой по голове Уэсли, после чего его шлем полетел в огонь.

– Странно, что ты Маркли-Маркли не знаешь, – напевно протянула Софи, глядя на обнажившееся красное, облупленное лицо Уэсли. – По мне так ты больше на пирата похож, чем на башибузука камелотского.

Волки как-то странно посмотрели на Уэсли, словно соглашаясь с Софи.

– Ладно, желаю удачи. Ловите свою беглянку. Пойдём, Хафза. – Софи взяла у гвардейцев Мерлина и направилась к стреноженному на земле верблюду.

– Стой.

Софи повернулась.

– Пусть она тоже станцует, – сказал вервольф, указывая на Агату.

– Хафза перед такими оборванцами, как вы, не танцует. Она приватные танцы танцует, то есть только для одного владыки, который ей за это мешками золота платит.

– Танцуй! – приказал Уэсли, ткнув мечом в сторону Агаты.

Один из гвардейцев снова забрал у Софи Мерлина.

Опять заиграла музыка.

Ток-тики-ток… Ток-тики-ток…

Дум-дум-док-дики-дики-дики… Дум-дум-док-дики-дики-дики…

И бас – ум… ум… ум…

Агата взглянула на вершины деревьев, над которыми не было видно давно пропавшего куда-то стимфа, затем на малыша Мерлина на руках гвардейца, словно надеясь, что крошка-маг сумеет спасти их. Но тот лишь жевал как соску засунутый ему в ротик кляп, лучезарно улыбался своей «маме» и хлопал ладошками в такт музыке.

Вервольф притопывал, шлёпал по грязи своей когтистой лапой, ухмылялся, показывая свои желтоватые острые клыки.

Софи ободряюще кивнула Агате – давай, Агги! Должна же она уметь хоть пару движений вальса изобразить или гавот какой-нибудь. Да хоть что-нибудь ! У них в Школе уроки танцев были, да и в Камелоте, наверное, тоже – принцесса все-таки! Кроме того, танцы – это самая простая и лёгкая вещь на свете. И самая весёлая. Нужно лишь расслабиться, двигаться плавно, непринуждённо, иметь хотя бы самое элементарное чувство ритма. Ну, и не забывать всё время улыбаться, конечно же.

Но тут Софи увидела побледневшее лицо своей подруги и вспомнила, что как раз ничего этого Агата не умеет. То есть совершенно.

Музыка продолжала звучать. Агата неуверенно подняла одну ногу, несколько раз тряхнула ею. Софи думала, что она так разогревается перед танцем, но оказалось, что именно это и был её танец. После такого величественного вступления танец продолжился не менее впечатляюще. Агата постояла на одной ноге, раскачиваясь как пьяный фламинго, затем неуклюже присела на корточки и так, вприсядку, принялась дёргаться из стороны в сторону, дико выкрикивая что-то вроде «Ай-де-лули-лули… Ай-де-лули-лули». Кстати, в ритм она при этом так ни разу и не попала. Глядя вытаращенными от страха глазами на Софи, Агата завиляла бёдрами, затрясла руками, словно подзывая к себе карету, а потом изобразила что-то вроде бега на месте. Наверное, карета, которую она подзывала, почему-то проехала мимо. Потом…

Много чего было потом. И неуклюжие лягушачьи прыжки, и жалкая попытка изобразить пару элементов из кун-фу, а закончилась эта феерия тем, что Агата запуталась в своём плаще, упала, но решила прикинуться, будто так и было задумано. Она несколько раз взмахнула подолом платья, показав всем свою запылившуюся нижнюю юбку, перекатилась на бок и картинно замерла в грязи, словно выброшенная на морской берег мумия.

При этом упала скрывавшая её лицо маска.

Агата и Софи в ужасе уставились на лежащий в грязи смятый синий детский чепчик.

Мерлин перестал хлопать в ладоши.

Музыка оборвалась. Зрители оцепенели.

Агата медленно подняла голову, показывая всем своё лицо.

– Ну, привет, – сказала она.

И все они – гвардейцы, вервольфы – моментально ожили и стремительно бросились к ней, сверкая обнажёнными клинками и клыками. Софи успела зажечь свой палец, но не более того. В следующий миг её и Агату крепко скрутили какими-то вонючими, пропахшими псиной верёвками, а Мерлина бесцеремонно запихнули в мешок – тоже, наверное, далеко не стерильный. Софи задыхалась, потому что Уэсли придавил ей грудь коленом, впился своими грязными чёрными ногтями в шею, наклонился, обдавая её своим гнилым дыханием…

– Твою подружку король приказал взять живой, – сказал он. – А вот насчёт тебя ничего сказано не было.

Он придушил Софи так сильно, что у неё начало темнеть в глазах, а Агата тем временем рвалась и мычала сквозь кляп, глядя на то, как погибает её лучшая подруга.

Сверху грянул гром.

Рычащий волк-оборотень свалился на Уэсли, размозжил ему череп своими кулачищами. А дальше словно снаряд у костра разорвался. Явившийся с неба вервольф разметал пиратов и волков, усадил себе за спину Софи, Агату и Мерлина, выхватил из костра обгоревшую тушу кабана и, размахивая ею как палицей, прогнал оставшихся волков в лес. Затем вернулся к костру и прикончил немногих оставшихся пиратов ударами кулаков по голове. После этого он отряхнул со своей шкуры тлеющие угольки, улыбнулся, показав окровавленные клыки, взял огромной лапищей руку Софи и сказал, поднеся её к своей морде:

– Вот теперь я готов затрещину от тебя принять.

Днём позднее они встали лагерем на холодном побережье Фростплейнз, под заледеневшими причалами, уходившими далеко в Дикое море.

Когда настал вечер, Ума принялась будить своих спутников, ожидая, что они, как обычно, отправятся ночью в дорогу.

Но верблюд не пошевелился, продолжал посапывать, свернувшись калачиком – насколько это возможно для такого животного, как верблюд, конечно.