Тэмсин Мьюир - Гидеон из Девятого дома

Принцесса Иды обозрела хаос вокруг себя и слегка ударила себя по щеке. Очень осторожно, как будто хотела разбудить.

– Соберись, – велела она себе, – ты чуть не проиграла.

Она повернулась к Гидеон, Камилле и Харроу и сказала:

– В этом здании есть твари пострашнее меня. Это вам бонус.

Потом она сделала шаг назад, в лужу крови Сайласа, и исчезла.

Они остались наедине с распростертыми трупами Сайласа Октакисерона, Колума Эшта и Набериуса Терна, а еще с задыхающейся от ужаса Коронабет Тридентариус, похожей на сломанную драгоценность. Гидеон бросилась к ней, потому что не могла больше торчать в центре комнаты, рядом со всем этим. Брошенная близняшка смотрела на нее, на прекрасных ресницах повисли слезы, а глаза распухли от плача. Она кинулась в объятия Гидеон, тихо всхлипывая, она казалась полумертвой от страха. Гидеон немного успокоило то, что кто-то в этом сумасшедшем доме еще оставался человеком в достаточной мере, чтобы плакать.

– Ты в порядке? В смысле…

Корона вывернулась из ее объятий и посмотрела на Гидеон. Ее золотые волосы промокли от пота и слез и прилипли ко лбу.

– Она забрала Бабса.

Что ж, справедливо.

И тут Корона снова начала плакать, огромные слезы текли по щекам, она умирала от жалости к себе.

– Кого вообще волнует Бабс? Бабс! Она могла забрать меня!

Они оставили брошенную сестру наедине с ее странным чуждым горем. Камилла, Харроу и Гидеон, спотыкаясь, вышли в коридор. Гидеон вращала плечами, чтобы убедиться, что ничто не вышло из суставов, а Харрохак вытрясала из рукавов кусочки чего-то омерзительного. Вдруг Камилла сказала:

– Страж. Где он?

– Я его потеряла во время боя, – сказала Гидеон, – я думала, он с тобой.

– Так и было, – ответила Харроу, – я видела его всего пару минут назад.

– Я потеряла его из виду, – сказала Камилла, – этого никогда не случалось.

– Успокойся, – велела Гидеон с уверенностью, которой не ощущала, – он большой мальчик. Наверняка пошел проверить, как там Дульсинея. Харроу говорит, что я трясусь над Дульсинеей…

– Ты трясешься над Дульсинеей, – подтвердила Харроу.

– …но он трясется процентов на шестьсот сильнее, чем я, чего я никак понять не могу.

Камилла покосилась на нее и убрала со лба темную косую челку. В глазах ее было что-то, кроме нетерпения.

– Страж, – сказала она, – переписывался с Дульсинеей Септимус двенадцать лет. Он действительно над ней трясется. Одна из причин, по которой он стал наследником Дома, – он хотел оказаться с ней на равных. Он изучал медицинскую науку, только чтобы ее вылечить.

Все жидкости в теле Гидеон мгновенно заледенели.

– Она… она никогда о нем не говорила, – глупо сказала она.

– Нет, – ответила Камилла.

– Но она… я проводила с ней очень много времени.

– Да.

– Боже, – сказала Гидеон, – он так мило себя вел. Господи, почему он просто не сказал. Я же не… я никогда не… в смысле, мы с ней не…

– Он сделал ей предложение год назад, – безжалостно сказала Камилла, как будто плотину прорвало, – чтобы она могла провести остаток своих дней с кем-то, кто заботился бы о ее комфорте. Она отказала, но не потому, что он ей не нравится. И они не собирались нарушать правила империи относительно браков некромантов за пределами Дома. Переписка после этого стала реже. Когда он прибыл сюда… она жила своей жизнью. Он сказал, что рад, раз она проводит время с кем-то, кто заставляет ее смеяться.

В этот день умерло пять человек. Странно, какие мелочи при этом становились по-настоящему важными. Трагедией были стынущие тела и остановившиеся сердца, лежащие в доме Ханаанском, но не меньшей трагедией были и искореженные опоры их жизней. Восьмилетка, пишущий любовные письма смертельно больному подростку. Девочка, влюбленная в красивый труп, для присмотра за которым родили ее саму. Подкидыш, жаждущий одобрения Дома, неспособного стерпеть иммунитет этого подкидыша к ядовитому газу.

Гидеон легла на пол, лицом вниз, и почувствовала приближающуюся истерику.

– Это все не имеет никакого смысла, – говорила некромантка.

– Нет, – тяжело ответила Камилла, – но и никогда не имело, все то время, что я их знаю.

– Нет, – возразила Харроу, – я хочу сказать, что Дульсинея Септимус дважды отзывалась о Паламеде Секстусе как о незнакомце. Когда он отверг ее предложение участвовать в испытании с высасыванием душ, она сказала, что совсем его не знает.

Гидеон, лежа лицом в пол, провыла:

– Я хочу сдохнуть.

Ее тут же пнули в бок, но довольно нежно.

– Соберись, Сито.

– Зачем я родилась такой красивой?

– Потому что иначе тебя бы на хер придушили за первые пять минут, – ответила некромантка и вернулась к Камилле: – Но к чему такой резкий поворот? Если все обстоит так, как ты говоришь? Я не понимаю.

– Если я пойму, – нервно ответила рыцарь Шестого дома, – мои жизнь, здоровье и общее состояние значительно улучшатся. Девятая, подъем. Он вовсе тебя не ненавидит. Между ними все всегда было очень сложно. Они даже не встречались лично до приезда сюда.

Гидеон восстала и вскочила на ноги. Сердце ее стало выжженной пустыней, но ей казалось невероятно важным, что Паламед Секстус не держит на нее зла, что перед самым концом света, перед началом божественного вмешательства все мелкие шероховатости их жизней будут исправлены.

– Мне надо с ним поговорить. Дайте мне пару минут. Харроу, сгоняй за моим двуручником, он спрятан под вторым дном сундука.

– Под чем? – в ужасе спросила Харроу.

– Кам, будь другом, пригляди за ней. Извините, что я такая разлучница.

Гидеон умчалась. Она слышала, как Харроу кричит:

– Нав!

Но не стала останавливаться. Рапира неуклюже колотилась о бедро, рука как-то странно ходила в суставе, с шеей было неладно, и все, что ей оставалось, бежать вперед со всех ног, туда, где она намеревалась найти двух последних своих живых союзников, в палату, где лежала умирающая Дульсинея Септимус.

Она нашла Стража в середине длинного коридора. Он стоял и смотрел на ее запертую дверь. Подол серой рясы лежал на полу, а сам Паламед блуждал мыслями где-то очень далеко. Гидеон шумно вздохнула, и тогда он ее заметил. Снял очки, рукавом протер стекла, нацепил их обратно на длинный нос и посмотрел на нее.

Кажется, это продолжалось очень долго. Она сделала шаг назад и открыла рот, чтобы попросить прощения. Он сложил пальцы вместе, согнул, как листок бумаги. Гидеон остановилась, будто стальные иглы пронзили ей руки и ноги. Ей стало очень холодно. Она пыталась говорить, но язык прилип к небу. Она ощутила вкус крови и забилась, как жук на булавке. Паламед посмотрел на нее чужим, холодным и бесстрастным взглядом. Он поглядел на свою работу и увидел, что это хорошо. Потом он открыл дверь Дульсинеи. Гидеон попыталась порвать невидимые путы, но кости застыли в теле, как будто она была просто мертвым мясным чехлом для них. Сердце заколотилось в неподвижной грудной клетке, ужас тошнотой подступал к горлу. Паламед улыбнулся и неожиданно сделался красивым. Серые глаза стали ясными и чистыми. Он не закрыл дверь, и она слышала тихую возню изнутри. Потом ясно различила его голос: