Джеймс Блиш - Поверхностное натяжение [сборник litres]

Он сразу понял свою ошибку и попытался воспрепятствовать выработанным с детства довольно-таки сложным, но и столь привычным движениям тела. Не в силах совладать с головокружением, Ионаф хватал руками, ногами, хвостом пустоту, а затем покатился вниз.

Еще через мгновение раздался знакомый шум и не менее знакомый шок от внезапного холода, пробравшего его до костей. Он очутился посередине… воды. Ледяной воды, воды, которая стремительно обтекала его, бормоча что-то несвязное, как обезьяна. Но это, без сомнения, была вода!

Он сделал все возможное, чтобы заглушить истерический крик, который готов был испустить. Затем сел в ручей и погрузил тело в воду. Что-то невидимое деликатно щипало его икры, однако он не боялся рыб – эти крошки часто появлялись в емкостях бромелии. Сунув кончик своего носа в стремительную, невидимую воду и вдоволь напившись, он полностью погрузил в нее тело, а затем выбрался на берег, пытаясь превозмочь инстинкт и не стряхнуть с себя влагу.

Вернуться на выступ оказалось гораздо проще.

– Матильда, – позвал он громким шепотом, – Матильда, у нас есть вода.

– Иди скорее сюда! Аляскону стало гораздо хуже. Мне страшно, Ионаф.

Оставляя за собой мокрый след, Ионаф прошел в пещеру.

– У меня с собой не было никакой емкости. Я хорошо себя намочил – тебе придется посадить Аляскона, и пускай вылизывает мне шерсть.

– Не уверена, что он сможет.

Однако Аляскон смог достаточно напиться, хоть и был совершенно без сил. Даже холод воды – непривычный для человека, который никогда не пил ничего, кроме теплого, как суп, содержимого бромелий, – пошел ему на пользу. Он прилег и сказал слабым, но вполне обычным голосом:

– Значит, в том ручье все-таки была вода.

– Да, – сказал Ионаф. – И в нем живут рыбы.

– Тише, Аляскон, тише, – зашептала Матильда. – Отдыхай!

– Я отдыхаю. Ионаф, если мы и дальше будем идти по ручью… О чем это я? Ах да. Мы можем следовать по ручью до самого хребта, раз теперь точно знаем, что это вода. Но как ты об этом узнал?

– Я потерял равновесие и свалился в него.

Аляскон фыркнул от смеха.

– Ад не так уж плох, да ведь? – сказал он. Затем вздохнул, и камышовая подстилка под ним заскрипела.

– Матильда! Что случилось? Он… он умер?

– Нет. Дышит. Ему все еще хуже, чем он думает, дело в этом… Ионаф! Если бы они там, наверху, только знали, сколько в тебе храбрости…

– Я побелел от страха, – мрачно сказал Ионаф. – И мне все еще страшно.

Однако она снова коснулась его руки в полной темноте, а когда он взял ее руку в свою, то почувствовал себя глупо, нерационально ободренным. Под звуки тяжелого дыхания Аляскона этой ночью практически невозможно было уснуть, и они тихо сидели вместе на твердом камне, наслаждаясь этим временным перемирием с природой, а когда начали проявляться очертания выхода из пещеры, сначала очень блеклые, как пятна света за закрытыми веками, то с этими первыми лучами красного солнца они посмотрели друг на друга, чувствуя некое единение в наступающем новом дне.

«Ад, – подумал Ионаф, – действительно не так уж плох».

С первыми лучами белого солнца детеныш оксиены медленно поднялся из своего закутка у самого входа в пещеру и вальяжно потянулся, демонстрируя полный набор саблеподобных зубов. Некоторое время он смотрел на них, не мигая, навострив уши, затем развернулся и тихо сбежал вниз по склону.

Как долго он лежал там, прислушиваясь к странным чужим шорохам, они не знали. Им очень повезло, что они пришли в логово хищника-подростка. Взрослая особь убила бы их всех за пару секунд, как только окружающего света достало бы ее кошачьим глазам, чтобы разглядеть в темноте пещеры своих жертв. Котенок же, не успевший завести семью, видимо, был озадачен таким вторжением в свое логово и предпочел ретироваться.

Ионаф оцепенело наблюдал, как уходит большая кошка, не испытывая страха, а скорее пораженный такой неожиданной концовкой своего ночного бдения. А при первых стонах Аляскона проснулась Матильда и тихо подошла к Навигатору, произнося низким голосом слова, которые, по всей вероятности, умышленно не имели определенного смысла. Наконец, Ионаф шевельнулся и последовал за ней.

На полпути в глубь пещеры он запнулся обо что-то и посмотрел вниз. Это была берцовая кость какого-то среднего размера – или даже крупного – животного, не до конца очищенная от мяса, но уже полежавшая. Скорее всего, запасы, которые оксиена хотела бы забрать у захватчиков своего логова. Изогнутую внутреннюю поверхность пещеры огибал толстый слой серой плесени. Ионаф присел и аккуратно отодрал ее.

– Матильда, мы можем приложить это к ране, – сказал он. – Некоторые виды плесени не дают ранам загноиться… Как он?

– Мне кажется, ему лучше, – тихо сказала Матильда, – но жар еще держится. Не думаю, что нам следует куда-то идти сегодня.

Ионаф не знал, следует ли ему радоваться или беспокоиться. Конечно, ему совсем не хотелось покидать пещеру, где, казалось, у них были хоть какие-то удобства. Возможно, их относительную безопасность обеспечит то, что низкое отверстие входа все еще пахло оксиеной и незваные гости почувствуют запах, и обойдут пещеру стороной. Они ведь не узнают, что кошка – всего лишь детеныш и что она ушла с этой территории, хотя запах, конечно, скоро выветрится, а людей верхнего мира едва ощутимый запах вообще бы не остановил.

Однако очень важно было идти дальше и по возможности пересечь Великий хребет, чтобы в конце концов вернуться в мир, которому они принадлежали, может, даже вынести все наказание до конца, сколько бы времени на это ни ушло. Даже если выживать в Аду окажется относительно просто, чему уже были подтверждения, единственный правильный путь – биться до конца, пока право жить в верхнем мире не будет им возвращено. В конце концов не было ведь ничего сложного в том, чтобы с самого начала держать зачатки ереси при себе и жить в ладу со своими соседями. Но Ионаф, тем не менее, высказался, как – по-своему – высказались и все остальные.

Это была давняя внутренняя борьба между тем, что Ионаф хотел делать, и его пониманием того, что нужно делать. Он никогда не слышал о Канте и категорическом императиве, однако знал достаточно хорошо, какая часть его природы победит в долгосрочном плане. Однако наследственность оказалось жестокой шуткой: она навязала его ленивой природе чувство обязательства. Поэтому принимать даже самые незначительные решения было до обидного больно.

Однако – пусть лишь в данный момент – ему не нужно было принимать никаких решений. Аляскон был слишком болен, чтобы куда-то идти. Кроме того, утренние лучи солнца, падавшие на пол пещеры, поблекли, а снаружи раздался отдаленный предвещающий бурю рокот грома.