Ингерсол Локвуд - Невероятное подземное путешествие барона Трампа [litres]

Это было чудесно, даже более чем чудесно! Зачарованный этим странным зрелищем, я стоял, не знаю, сколько времени, глядя ему прямо в глаза. Наконец голос принцессы разбудил меня:

– Ха! ха! – смотри, маленький барон, Балджер пытается поцеловать своего бедного покойного брата.

По правде говоря, Балджер крепко прижался носом к глыбе льда, пытаясь учуять странное животное, заключенное в этой хрустальной клетке – такое близкое и в то же время такое далёкое от его острого обоняния.

– Ну, маленький барон, – воскликнула Шнеебуль, – разве я говорила неправду? Разве я не показала тебе маленького человечка с застывшей улыбкой?

– Это правда, прекрасная принцесса, – ответил я, – и я не могу выразить, как благодарен вам за это.

Затем, когда она потянула меня за рукав, я взмолился:

– Нет, милая Шнеебуль, не сейчас, не сейчас, дай мне еще немного времени. Маленький человечек с застывшей улыбкой, кажется, умоляет меня не уходить. Мне кажется, что я слышу его шепот: «О, маленький барон, открой хрустальную камеру моей тюрьмы и забери меня с собой в мир солнечного света, обратно в страну апельсиновых деревьев, где мягкие теплые ветры укачивали меня, пока я спал в колыбели из качающихся ветвей, а мудрый и бдительный патриарх нашей паствы стоял на страже нас всех».

Большие, круглые, серые глаза Шнеебуль наполнились слезами при этих словах.

– Если бы он был жив, маленький барон, – прошептала она, – я могла бы подарить ему часть своего счастья, чтобы отплатить за все долгие годы, которые он провел в своей ледяной тюрьме.

Через несколько мгновений Шнеебуль взяла меня за руку и повела прочь от огромной глыбы льда с ее молчаливым пленником. На сердце у меня было очень тяжело, и Шнеебуль с Балджером делали все возможное, чтобы отвлечь меня, но все было напрасно.

Оставив принцессу у входа во дворец, я отправился в свое жилище, освещенное мягким светом алебастровых ламп, и там нашел прекрасную новую шкуру, расстеленную на моем диване – новый подарок короля Гелидуса. Но мне это не доставляло никакого удовольствия. Все мои мысли были заняты маленьким человечком с застывшей улыбкой, заключенным в ледяные объятия этой кристаллической формы, которая, по своей холодной иронии, позволяла ему казаться таким свободным и раскованным, но при этом держала его в таких тисках. Через некоторое время я отпустил своих слуг и лег спать, прижав к груди моего дорогого Балджера. Но я не мог уснуть. Всю ночь эти странные глаза с жутким блеском следили за мной, настойчиво, но безмолвно умоляя, чтобы я пришел снова, чтобы я смягчил свое сердце, как дитя солнечного света, которым я был, чтобы разбил его хрустальную темницу и освободил его, чтобы унес его из ледяных владений колтыкверпов в тёплый воздух верхнего мира. Почему мне это снилось? Разве он не умер? Разве его дух не покинул тело тысячи и тысячи лет назад? Почему я должен позволять таким диким мыслям терзать мой разум? Что хорошего из этого выйдет? Конечно, ничего! Я ведь разумный человек и не должен позволять таким глупым мыслям поселиться в моем мозгу.

Маленький человечек с застывшей улыбкой был похоронен в прекрасной гробнице. Я не должен его беспокоить. Без сомнения, при жизни он был любимцем какого-нибудь аристократа или же был привезен на север из какого-нибудь солнечного края властителем могущественного Аргоса. Пусть он покоится с миром. Я не посмею испортить красоту его такой восхитительно прозрачной хрустальной гробницы!

Я даже пожалел, что Шнеебуль привела меня в свой любимый грот, и решил больше туда не ходить.

Какие же мы бедные, слабые создания, такие плодовитые в добрых намерениях и все же такие бесплодные в результатах. Мы засеваем целые акры полей честными обещаниями, но когда нежные побеги пронзают землю, мы отворачиваемся от урожая, как будто он нам не принадлежит!

Я не только не мог заснуть, но и своими метаниями не давал спать бедному Балджеру, так что к утру мы оба выглядели довольно измученными. Я чувствовал себя так, как будто у меня случился приступ какой-то болезни, и Балджер, без сомнения, чувствовал себя так же. Во всяком случае, у меня не было аппетита к тяжелой мясной пище колтыкверпов, и, видя, что я отказываюсь от завтрака, Балджер сделал то же самое.

Я обещал Шнеебуль прийти во дворец пораньше, так как у нее было много вопросов, которые она хотела задать мне относительно верхнего мира.

– Доброе утро, маленький барон! – воскликнула она самым нежным голосом, когда я вошел в тронный зал. – Хорошо ли ты спал прошлой ночью на новой шкуре, которую прислал тебе отец?

Я уже собирался ответить, когда рука принцессы коснулась моей, потому что мы оба сняли перчатки, чтобы пожать друг другу руки, как вдруг она издала пронзительный крик и, отстранившись, стала дуть на правую ладонь, восклицая снова и снова:

– Горячо! Горячо!

В одно мгновение подошли король Гелидус и группа его советников и, стянув перчатки, один за другим вложили свои руки в мою.

– Пылающие угли! – воскликнул король.

– Язык пламени! – взревел Фростифиз.

– Кипяток! – простонал Гласиербхой.

– Раскаленный! – прошипел Ицикул.

– Ты должен немедленно покинуть дворец, – почти умолял меня король Гелидус. – С моей стороны было бы просто безумием позволить тебе оставаться в стенах королевской резиденции. Сильный жар твоего тела наверняка растопит дыру в его стенах еще до захода солнца.

Королевские советники снова сняли перчатки и возложили руки на беднягу Балджера и тогда поднялась вторая волна тревоги, еще более дикая, чем первая, и нас поспешно проводили обратно в наши временные апартаменты.

Без сомнения, дорогие друзья, вы будете несколько озадачены, прочитав эти слова, но объяснение просто: из-за беспокойства и недостатка сна мы с Балджером проснулись в очень лихорадочном состоянии, и придвормым действительно показалось, что мы почти горим в огне, но к ночи лихорадка нас оставила. Услышав это, король Гелидус послал за нами и сделал всё, что было в его силах, чтобы развлечь нас песнями и танцами, в которых Шнеебуль была очень искусна. Обнаружив, что его холодное величество пребывает в таком радужном настроении, если мне будет позволено так говорить о человеке, чьё лицо было почти таким же белым, как алебастровые лампы над его головой, я решил попросить у него разрешения расколоть ледяную камеру маленького человека с застывшей улыбкой и выяснить, если возможно, по его ошейнику, который, по-видимому, состоял из золотых и серебряных монет и висел у него на шее, кому он принадлежал и где был его дом.