Кристель Дабо - Граница миров

– Где моя Книга?

Другой расплылся в безликой улыбке. Он встал и без малейшего стеснения, под перезвон сталкивающихся компасов разделся догола под дождем, чтобы предъявить Офелии свое обнаженное тело. Снятый мундир мгновенно испарился как дым. Офелия заметила лица множества соседей – все они были ее более или менее близкими родственниками, – которые приклеились к окнам, выходящим на улицу; и всё же страх выйти оставался сильнее любопытства.

– Если я действительно всего лишь отголосок, как ты утверждаешь, – сказал Другой, медленно поворачиваясь посреди мостовой и давая рассмотреть себя со всех сторон, – то где же код, удерживающий меня в материальном виде?

– Я себя тоже об этом спрашивала, – кивнула Офелия. – Думаю, в этом твое фундаментальное отличие от Духов Семей и от всех прочих форм материализовавшихся отголосков. Ты кристаллизовался благодаря диалогу с Евлалией Дийё. Ты пробудился, осознав себя, еще когда был на Изнанке. Развил свое мышление, со своими словами, внутри измерения, в принципе лишенного речи. Ты не нуждаешься в коде. Зато ты нуждаешься в Евлал…

Дыхание Офелии прервалось. Рука Другого внезапно вытянулась в сверхъестественном растяжении мускулов и костей, чтобы схватить ее за горло. У него по-прежнему было обнаженное тело аркантеррянки, но его плоть, начиная от плеча, приобрела каучуковые свойства метаморфа с ковчега Корполис. Он не сжимал Офелию так сильно, чтобы задушить, но какой мощной была его хватка! Сила толпы, сконцентрированная в одном индивидууме.

– Я мирово голублива… то есть глубоко миролюбива. Я всегда выступала против любой кожистой морфы… то есть любой формы жестокости. Так что, пожалуйста, дитя мое, не вынуждай меня сочинять тебе ноль… то есть причинять тебе боль.

Скамья исчезла; Анима тоже. Теперь оба они находились в центре того, что походило на школьный двор на ковчеге Циклоп. Здесь всех спешно эвакуировали. Брошенные владельцами обручи для игры в серсо, шары и ранцы плавали повсюду в состоянии невесомости. Пропасть размером с вулкан поглотила все окрестные здания.

Офелия осталась наедине с Другим, чьи ногти чувствовала на своем горле. Ей приходилось переступать с ноги на ногу, чтобы не потерять равновесие. Она не понимала, откуда черпает уверенность, всё еще позволяющую ей говорить, но слова лились словно помимо ее воли:

– Ты искренне веришь, что ты настоящая Евлалия, верно? Ты присвоил ее идеи, ее противоречивость, ее стремления, ты уже много веков с успехом воплощаешь ее сценарий, но ты всего лишь играешь роль. В глубине души ты знаешь, что за маской, которую ты носишь, скрывается одна пустота. Ты – отражение, и собственного отражения у тебя нет. Именно по этой причине тебе недостаточно было лицá Евлалии и ты стал воспроизводить всё больше и больше других лиц, всё больше масок, всегда больше и больше…

Другой глубже вонзил ногти в горло Офелии. Лицо, проступающее по другую сторону эластичной руки метаморфа, над телом жительницы Аркантерры, стоящей на бесстыдно выгнутых ногах, тоже стало меняться. Кожа начала бледнеть до самой шеи, волосы завились густыми кудрями, на носу появились очки.

Эта женская голова, похожая на Офелию, но на самом деле не ее, была головой Евлалии Дийё.

– Кто ты такая, чтобы удить… то есть чтобы судить, кем я являюсь, а кем нет?

Офелии уже не хватало воздуха, но она упорствовала:

– Спроси себя, где она, Она.

Глаза Другого задергались одновременно с его мускулами. Даже окружающее пространство заколебалось, перекидывая их с роскошного спортивного катка в большой магазин, потом из зоосада на пляж, состоящий из множества геометрических фигур, напоминающих буддийские мандалы [85] Мандала – священное изображение в буддизме и индуизме, цветная геометрическая фигура. . Они перемещались от ковчега к ковчегу, но куда бы ни попадали, земля везде была испещрена язвами небытия. Куски мира, ушедшие на Изнанку, оставляли после себя только испарения эраргентума.

Повиснув в руке, сжимающей ее горло, с пляшущими перед глазами искрами, Офелия больше не дышала. Шарф тщетно бился, пытаясь ее освободить. Превратится ли она в эраргентум, когда умрет? Офелия в этом сомневалась. Она никогда больше не увидит Торна.

В конце концов Другой неохотно пробормотал, склонив голову вперед, словно обращаясь к голому телу Кармен:

– Отведи нас к Евлалии Дийё.

Офелия рухнула на бьющийся шарф. Воздух хлынул в легкие; она долго откашливалась, пытаясь восстановить дыхание. Искры рассеялись. Над нею в стеклянном небе парил глобус. Она снова оказалась в Мемориале, в центре атриума, окруженная Духами Семей.

У ног Другого.

Его полиморфизм [86] Здесь: многообразность, многоформность. усилился: в дополнение к голому телу аркантерровки, непропорциональной руке метаморфа и голове Евлалии Дийё пророс длинный нос обонятеля, который втягивал воздух в поисках знакомого запаха. Он стоял в центре круга, образованного Духами Семей, переводя подозрительный взгляд с одного на другого, как если бы виновный, которого он выискивал, прятался внутри одного из них. Они и сами наверняка его узнали даже под лоскутной внешностью, несмотря на свою ущербную память, потому что при виде его все разом отступили; все, кроме Фарука, который, обратившись в ледяную статую, всматривался в его лицо с восторгом и отвращением.

Как патриарх Вавилона, Поллукс приветствовал Другого почтительным поклоном.

– Добро пожаловать. Кажется, мы вас ждали. По поводу… ну… вот этого.

С болью, оттеняющей золото его взгляда, он неуверенно указал на опасно близкую бездну, которая поглотила вход в Мемориал.

– Наша сестра… Моя сестра… Я уже забыл ее имя. Она покинула нас, но я знаю, да, я знаю, что она попросила бы у вас объяснений, если бы была еще здесь.

– Это не он.

Фарук, казалось, первым пришел в замешательство от собственных слов, будто не знал, откуда они взялись. И всё же он повторил их очень медленно:

– Это не он. Это не Бог. Не наш Бог.

Он положил большую белую руку на свою Книгу, спрятанную где-то под теплым плащом, какие носили на Полюсе. Некая затаившаяся в самой его глубине частица помнила, что однажды ее уже осквернили.

Другой не обратил внимания ни на Поллукса, ни на Фарука.

– Где она?

Это был скорее приказ, чем вопрос, и обращен он был исключительно к Офелии. Она неловко попробовала подняться на ноги, опираясь на свои обрубленные руки. Болела шея. Она поискала вокруг себя настоящую Евлалию Дийё, но не нашла. Подняв глаза, Офелия встретила взгляд Артемиды, чуть вопросительный, будто та подозревала, что между ними есть родственная связь, но не могла припомнить, какая именно; переведя глаза еще выше, она заметила людей, сгрудившихся у перил на этажах, а на самом дальнем – свою семью, которая звала ее, бешено размахивая руками.