Кристель Дабо - Граница миров

Наблюдатель снова воздержался от ответа. Тем не менее он не проигнорировал Офелию и не закрыл глазок, а чего-то ждал. Чего именно?

ОЧИЩЕНИЕ.

Этого и добивались от Офелии? Раскаяния? Исповеди? Отречения? Должна ли она, как Медиана, просить прощения за все свои ошибки? За все грехи, которые совершила с тех пор, как повернулась спиной к своей семье и к замыслам Евлалии Дийё?

– Одну секунду, прошу вас, – сказала она.

Офелия отошла, вернулась и выплеснула в пенсне содержимое ночного горшка. Глазок захлопнулся с яростным стуком.

– КТО ТЫ? КТО ТЫ? КТО ТЫ?

Она села, прислонившись к стене, закрыла глаза и заткнула уши. И снова гнев взял верх над страхом. Офелия хотела вернуться во второй протокол; вот она сюда и попала, хотя не совсем так, как планировала, и теперь дойдет до конца. Они ничего больше от нее не получат, не предоставив объяснений.

Молчание за молчание, слова за слова.

Хотите – берите, не хотите – не надо. Торг неуместен.

Она берет.

Солнце. Воздух. А главное – простор.

Этим утром Евлалия встала рано с единственным желанием: бежать из своего рабочего кабинета. Клавиши ее пишущей машинки еще не успели остыть, как она всё отправила в мусорную корзину, даже не перечитав. Она выбрасывает уже второй машинописный текст.

Откуда же взялась эта внезапная неудовлетворенность? После встречи с Другим она постоянно чувствует вдохновение во всём. Постоянно. Так что же сейчас?

Евлалия шмыгает носом.

Она ступает по песку – руки в карманах, глаза устремлены на океан – и с трудом вдыхает водяную пыль. Наверняка всё из-за приступов синусита. Трудно оставаться оптимистом, когда каждую ночь только и делаешь, что пытаешься нормально дышать. Евлалия еще молода, но чувствует себя преждевременно состарившейся. Она отдала Другому половину жизни.

– Окаянный мальчишка! – вопит чей-то голос.

Евлалия поворачивается к своей школе мира, которая занимает почти весь остров. Ее школе. Она ищет глазами коменданта, который продолжает всё более выразительно ругаться по-вавилонски; замечает его в пяти метрах над мимозами в состоянии левитации: бедолага обеими руками вцепился в тюрбан, чтобы тот не свалился. Он клянется, что всыплет Урану по первое число, если тот немедленно не опустит его на землю.

Их школа. Дети выросли так быстро… слишком быстро. Они все уже переросли Евлалию, хотя по-прежнему совсем дети. Елена не может передвигаться без колесиков. Белизама случайно вырастила эвкалипт прямо в своей кровати. Мидас превратил всё столовое серебро в навоз зебры. Венера спрятала целый выводок удавов в туалетах на пятом этаже. Артемида сотворила идеальную копию головы статуи солдата перед школой, а потом снова эту голову снесла. На маяке до сих пор идут ремонтные работы после того, как Джинн, Гайя и Люцифер объединили свои силы, чтобы придумать новое метеорологическое явление. Янус… А он-то куда подевался?

Евлалия шмыгает носом.

Она сморкается, но нос так и остается заложенным. Неудовлетворенность, причину которой она никак не может себе объяснить, вроде бы делается еще сильнее, когда ее внимание переключается на школу. Она смотрит на океан и на алеющий вдали в закатных лучах континент, где по-прежнему, как и всегда, идут восстановительные работы. Война недалеко. Куда ни пойди, война всегда рядом.

У Евлалии мелькает мысль, что им нужен охранник для защиты школы. Какое-нибудь пугало. Значит, она сядет на первый же корабль и вернется в Наблюдательный центр. Там все мертвы с момента последней большой бомбардировки, как и предсказывал Другой. Рог изобилия спрятан под развалинами, в месте, известном отныне одной лишь Евлалии. Она поклялась себе, что больше не будет никаких превращений, но детям потребуется защита, пока они не достигнут полной зрелости. Комендант, который до сих пор исходит руганью над мимозами, уже совсем не молод.

Что до Евлалии – то, может, срок ее предполагаемой жизни и сократился вдвое, но для нее время вскоре остановится. И вся ее реальность изменится.

На пути своей обычной прогулки Евлалия замечает большой замок из песка; скорее всего, это дело рук Поллукса, судя по эстетической изысканности отделки. С долей растерянности она осознает, что едва не поддалась желанию пнуть творение.

– Дийё?

Евлалия поднимает голову и поворачивается к Одину. Она не слышала, как тот появился. Он держится поодаль, смотрит в сторону, сгорбив плечи, словно чувствует себя лишним; его большое тело сияет белым пятном на алом пляже. Он великолепен… и так несовершенен. Евлалии хочется и прогнать его, и обнять; она не делает ни того ни другого.

– Я хотел бы показать тебе одну вещь.

Он изъясняется на родном языке Евлалии, том, на котором говорили ее ссыльные родители, языке исчезнувшей семьи и далекой страны, почти изгладившейся из ее памяти. Если всё пойдет согласно ее планам, этот язык однажды станет общим для всего человечества. Потому что война начинается там, где перестают понимать друг друга.

– С твоего позволения, – добавляет Один, видя, что она молчит.

Евлалия шмыгает носом.

Этот ребенок с одинаковым нетерпением и требует ее мнения, и оспаривает его. Когда же он научится относиться к себе как к отдельной личности, независимой от нее, Евлалии?

– Показывай, – отвечает она.

Один медленно выпрямляется, становясь еще выше, его прозрачные глаза сосредоточенно прищуриваются, как у ученика за роялем, готовящегося исполнить перед учителем двести раз отрепетированную пьесу. Облачко тумана между его почти сведенными ладонями начинает уплотняться, пока не превращается в нечто осязаемое. В коробочку. Он старается выглядеть невозмутимым, но по тому, как едва заметно расслабляются сведенные брови, Евлалия чувствует его облегчение.

Она берет коробочку у него из пальцев, проверяет на прочность, крутит ее в пальцах, наконец открывает. Та, разумеется, пуста.

– И что? Это всё?

Реакция Евлалии вроде бы застает Одина врасплох. По правде говоря, она в не меньшем замешательстве. Ему впервые удалось стабилизировать иллюзию – наверняка он много тренировался, пытаясь раздвинуть границы своего небогатого воображения.

Ей бы следовало ободрить его, ведь он на верном пути.

– Дай-ка мне свою Книгу, – вместо этого говорит она.

Лицо Одина, словно слепленное из снега, искажается, но он тут же достает из-за пазухи предмет, с которым никогда не расстается. Тщетно он старается сдержать это движение другой рукой – знак заранее проигранной внутренней борьбы. Как и его братья с сестрами, он запрограммирован на подчинение ее приказам. Евлалии это известно лучше, чем кому-либо, потому что она сама включила данную строку инструкций в каждую Книгу.