Кристель Дабо - Граница миров

Она извлекает из кармана свою верную перьевую ручку, зубами снимает колпачок.

– Ты сердишься, Дийё?

В глазах Одина, которые он старательно отводит в сторону, Евлалия подмечает огонек ненависти и любви, слитых воедино. Он несчастен оттого, что разочаровал ее, в той же мере, как и оттого, что она разочаровала его.

Она листает страницы книги, осознавая, что прикасается к тому, что для Одина самое заветное. Она знает наизусть каждый из тысяч значков, составляющих придуманный ею код. Первый раздел контролирует моторику Одина, второй – его способность анализировать, третий – восприятие цветов. Она делает свой выбор и втыкает металлическое перо в плоть книги, не обращая внимания на приглушенный крик Одина и осознавая боль, которую причиняет собственному ребенку. Она вычеркивает выбранную строку кода, тщательно следя за тем, чтобы не задеть какую-нибудь соседнюю.

– Ты будешь есть, не чувствуя вкуса, – говорит она, возвращая Книгу. – Ни одна ласка не доставит тебе радости. Я лишила тебя права испытывать удовольствие.

Один прижимает к груди книгу с вымаранной строкой. Океанский ветер развевает его белоснежные волосы. Он распахивает глаза, полные отвращения и обожания, но по-прежнему избегает смотреть Евлалии в лицо. Несмотря на всё, что она с ним сделала, он не хочет ранить ее той силой, которую не контролирует.

– Это обычные чернила, – поясняет Евлалия, завинчивая колпачок перьевой ручки. – Они выцветут со временем. Используй это время, чтобы помочь мне спасти мир.

Один убегает, оставляя за собой отпечатки башмаков на песке.

Евлалия шмыгает носом.

Она снимает очки; чувство неудовлетворенности мучит ее как никогда, а она по-прежнему не может понять причины. Пока она дышит на стекла, чтобы протереть их, в них отражается заходящее солнце, и внезапно она видит его: собственное отражение заговорщицки ей подмигивает.

Уже скоро , говорит Другой.

Евлалия отбрасывает очки как можно дальше. В висках бешено пульсирует кровь. Носовые пазухи взрываются болью. Голова сейчас лопнет. Во что она превращается? Может, посчитав себя Богом, она теряет саму себя?

Это не из рабочего кабинета ей хочется сбежать, а от зеркала, которое там висит.

– Скоро, – бормочет она дрожащим голосом. – Но не сегодня.

Офелия шмыгнула носом.

Вздрогнув, проснулась, задыхаясь, как после долгого бега, охваченная жутким ощущением, будто падает вверх. На мгновение показалось, что и Центр обрушивается в свой черед. Она с трудом встала: тело совсем занемело после сна на плитах. Ног она больше не чувствовала.

– КТО ТЫ? КТО ТЫ? КТО ТЫ? – продолжал надрываться попугай.

Часовня оставалась на месте, несокрушимая, с упорно запертой дверью. Тот же полупрозрачный свет просачивался сквозь витраж овального окна, как если бы солнце остановило свой бег. Освещение менялось только благодаря механическим отражателям на куполе, на которые Офелия всячески старалась не смотреть. У нее начиналась мигрень, и очень хотелось пить. Сон вспоминался смутно, зато обеспечил ей основательный насморк.

– Думаю, носового платка у тебя нет? – спросила она у изваяния.

Сколько времени она уже заперта в часовне? Она боролась со сном, пока тот не взял над ней верх.

И Торн ждет ее возвращения…

Скрип петель привлек внимание Офелии к нижней части двери. Там приоткрылась заслонка у пола, и затянутая в перчатку рука просунула в отверстие миску. Офелия метнулась вперед, большим пальцем придержала заслонку, чтобы та не захлопнулась полностью. Сделала она это совершенно явно, но никаких протестов не последовало, и стук сандалий уже удалялся. Офелия досчитала до ста, потом, борясь с собственной неуклюжестью, как можно осторожнее подняла заслонку. Отверстие оказалось на удивление велико для подачи тарелок. Она изогнулась, чтобы просунуть голову, посмотрела направо, налево: насколько она могла судить, в нефе никого не было.

Сантиметр за сантиметром она начала протискиваться в отверстие. Не будь она такой миниатюрной, ничего не получилось бы. А ведь все должные округлости в ее фигуре присутствовали. Она услышала, как рвется ее одежда. Всякий раз, как она застревала, приходилось выдыхать, чтобы выиграть немного пространства. Акустика в нефе была такой чувствительной, что скрип дверных петель створки отдавался чудовищным грохотом.

А теперь желательно не чихнуть.

Офелия была почти удивлена, что очутилась по другую сторону, не переполошив всех наблюдателей в округе. Она исцарапалась, но у нее получилось.

И куда теперь двинуться?

Налево? Колонны, часовни, круглые витражи.

Направо? Колонны, часовни, круглые витражи.

«Налево», – решила Офелия. Она побежала сквозь струйки дыма, подымавшиеся из кадильниц, с ощущением, что затерялась в бесконечности мрамора и стекла. Близорукость не добавляла ей шансов. Если она столкнется с наблюдателями, то заметит их только в последний момент. Она не смогла найти лестницу, по которой ее насильно доставили сюда. Зато в завершение нескончаемого бега она узнала клочок собственной туники, застрявший под дверью часовни. Из-за двери доносился звук ее собственного приглушенного голоса:

– КТО ТЫ? КТО ТЫ? КТО ТЫ?

Но ведь бежала она только прямо, никуда не заворачивая, а против всякой логики вернулась в исходную точку. Этот неф был заключен в закольцованное пространство. Никакого сомнения: подобная архитектурная уловка могла быть только делом рук Матушки Хильдегард.

Офелия кинулась в противоположную сторону, решительно настроившись найти проход. Ведь должен же он существовать, иначе как посвященные передвигаются здесь по своим делам? В какой-то момент, собравшись перевести дыхание, она оперлась о столп, объемный, как дерево. И тут ее глаза остановились на примостившемся в боковом нефе между двумя часовнями небольшом закутке, задрапированном желтыми шторами.

Исповедальня. Если внутри найдется зеркало, как в прошлый раз, то она спасена.

Офелия бросилась вперед, уже не заботясь о том, что ее могут услышать. Скорость сейчас была важнее скрытности. Она ударилась коленом о молитвенную скамеечку и скорее ввалилась, чем вошла в исповедальню.

Поискала глазами отражение, но вместо зеркала там была решетка. А позади решетки – чей-то профиль.

Какой-то подросток невозмутимо листал иллюстрированный журнал.

– Однако, мадемуазель, – сказал он, сдерживая зевок, – я полагал, что у вас это займет меньше времени.

И он обратил на Офелию свои очки с толстыми стеклами и лицо, перечеркнутое большим черным крестом.

В последний раз Офелия видела шевалье при дворе Фарука три года назад. Его осудили, изувечили, лишив семейного свойства, а потом сослали в Хельхайм, заведение с мрачной репутацией, куда на Полюсе помещали трудных детей.