Робин Хобб - Судьба убийцы [litres]

– Мне кажется, она больна.

Двалия взглянула на меня и улыбнулась:

– Больна. И меня это радует. Значит, я хоть в чем-то не промахнулась.

Я не поняла, что она имела в виду. Чем дальше, тем хуже мне становилось. Я свернулась калачиком подальше от Двалии, насколько позволяла цепь, и попыталась поспать. Виндлайер понемножку обирал прохожих. Двалия сидела на земле, как жаба, и смотрела, как течет мимо городская жизнь. Я решила проверить, правда ли мне никто не поможет, как она говорит, и стала звать на помощь. Несколько человек обернулись на крик, но Двалия дернула мою цепь и беззаботно объяснила:

– Недавно в рабстве.

И никто не стал слушать мой лепет о том, что меня похитили. Для них я была всего лишь еще одной рабыней из чужих земель.

Один прохожий остановился и спросил, продаст ли она меня. Глаза у него были жестокие. Двалия ответила, что готова предоставить меня за деньги на сколько-то часов, но навсегда не продаст. Он уставился на меня, раздумывая. От ужаса меня осенило, и я сумела вызвать рвоту, выплеснув струйку желчи на одежду. Прохожий покачал головой и пошел своей дорогой, не желая заразиться от меня.

А недуг все не отпускал меня до конца дня. Было по-летнему тепло, но я ежилась и дрожала от холода. Жаркое солнце не могло согреть меня, только погружало в розовый сумрак под веками, когда меня била лихорадка.

Когда мы улеглись на щелястом полу чердака, меня все еще трясло. Виндлайер подкатился и обнял меня одной рукой. Его запах был мне отвратителен. И дело было не во въевшейся грязи и застарелом поте, меня отталкивал его собственный запах. Волчье чутье велело мне держаться от него подальше. Я попыталась сбросить его руку, но у меня не хватило сил.

– Брат, позволь мне согреть тебя, – прошептал он. – Это была не твоя вина.

– Моя вина? – вырвалось у меня.

Конечно не моя. Все, что происходит, – не моя вина.

– Это я натворил. Я создал прореху, и ты смогла сбежать. Двалия мне потом объяснила все. Я не сделал того, что надо было сделать, хотя понимал, что она бы этого хотела. И это открыло дорогу тебе. И ты пошла по этой дороге, уводя нас все дальше и дальше от истинного Пути. Теперь нам придется терпеть тяготы и лишения, чтобы преодолеть тернии и вернуться на Путь. Как только мы снова выдвинемся в Клеррес, все трудности будут позади.

Я дернула плечом, пытаясь высвободиться, но он только крепче прижал меня к себе. Его запах обволакивал меня со всех сторон, меня мутило при каждом вдохе.

– Запомни этот урок, брат. Прими Путь, и жизнь станет проще. Двалия поведет нас. Знаю, она кажется жестокой. Но она так злится лишь потому, что ты увела нас далеко с Пути. Помоги нам вернуться, и всем нам станет намного легче жить.

Слова звучали совсем не похоже на его обычную речь. Двалия тоже так не выражалась. Возможно, он повторял затверженный давным-давно урок.

С трудом ворочая языком, я выговорила:

– Мой истинный путь ведет домой!

Он похлопал меня по плечу:

– Вот и умница. Верно, истинный Путь ведет тебя к истинному дому. Теперь, когда ты признала это, все станет легче.

Я ненавидела его. Страдая от тошноты, злости и бессилия, я съежилась на полу.

Утром Двалия отвела нас на другие прибрежные улицы и принялась приставать к прохожим с вопросами, не слышно ли чего о корабле, направляющемся в Клеррес. Большинство пожимали плечами, другие и вовсе не обращали на нее внимания. Я сидела, обхватив себя руками, и мучилась, а Виндлайер, отойдя подальше от нас, бродил туда-сюда по улице и просил на пропитание. Он тщательно выбирал, к кому прицепиться, и я чувствовала, что эти люди не могли сопротивляться, когда он вторгался в их мысли. Они весьма неохотно лезли в кошельки, и удивление было на их лицах, когда они уходили. Богатых прохожих на этих улицах было мало. Я подозревала, что Виндлайер жалеет бедняков и не обирает их слишком сильно, хотя Двалия ругает его за это.

Настал день, когда выклянченных им денег не хватило на ночлег. Я думала, что хуже мне уже не будет, но, когда с приходом ночи похолодало, меня стало трясти так, что зубы застучали.

Обычно Двалия не обращала особого внимания на то, как мне худо, но той ночью она, наверное, испугалась, что я могу умереть. Нет, она не попыталась помочь или утешить меня, зато выплеснула гнев на Виндлайера.

– Да что с тобой творится? – обрушилась на него Двалия, когда улицы опустели и она смогла отчитать его без посторонних ушей. – Ты же был такой сильный, а теперь от тебя никакого толка. Ты управлял отрядом наемников, одновременно скрывая их от чужих глаз, а теперь едва способен вытянуть пару грошей из кошелька крестьянина.

И тогда впервые за много дней я расслышала в его голосе нотку неповиновения.

– Я голоден, я устал, я далеко от дома. И ужасно расстроен из-за всего того, что повидал. Я правда очень стараюсь. Но мне нужно…

– Нет! – злобно перебила она. – Тебе не нужно. Ты хочешь. И я знаю, чего ты хочешь. Думаешь, я не замечала, какое удовольствие она тебе доставляет? Да у тебя глаза закатываются и слюнки текут! Нет. Осталось всего чуть-чуть, и надо поберечь это на самый крайний случай. А потом тебе больше ее не достанется, Виндлайер. Никогда не достанется, потому что с тех пор, как мальчик-раб о девяти пальцах освободил змею, мы не можем пополнить запасы.

Ее слова отдались во мне странным звенящим эхом, словно воспоминание о том, чего со мной никогда не было. Мальчик-раб о девяти пальцах… Я почти воочию видела его, темноволосого, щуплого, сильного лишь духом. Сильного духом, чтобы поступать правильно.

– Змея в каменной чаше, – пробормотала я себе под нос.

Это был не сон о змее в чаше, нет.

– Что ты сказала? – вскинулась Двалия.

– Меня опять тошнит, – сказала я то, что постоянно твердила последние несколько дней.

Я закрыла глаза и отвернулась. Но стоило мне сомкнуть веки, как голову мою наполнили видения. Вот мальчик-раб подходит к углублению в скале, заполненному водой. Вот пытается расшатать прутья решетки, преграждающей ему путь. После долгих трудов ему это удается, и он выпускает из пещеры искалеченную змею. Она выползает и погружается в воду – да, в волны прилива. Почему я так отчетливо помню то, чего никогда не видела? И все же я вижу, как волны плещут, дотягиваются до бассейна, принося свежую воду, но не удаляя скопившихся в нем нечистот. Потом мальчик и змея растворились в белом сиянии. Новых видений не последовало.

Я открыла глаза. Только-только светало. Мы спали на улице, но меня больше не бил озноб. Все тело ныло, как бывает после ночевки на твердой земле или долгой болезни. Я медленно села – точнее, попыталась. Оказалось, Двалия лежала на моей цепи. Я схватилась за цепь двумя руками и дернула на себя. Двалия открыла глаза и свирепо уставилась на меня. Я зарычала в ответ.