Эми Хармон - О чем знает ветер [litres]

– Ты очень, очень похожа на прежнюю Энн. – Впервые проведя вслух границу между нами, Томас поежился. – Ни на первый взгляд, ни на второй различий не заметить. Но вот одно из них: прежняя Энн была… гораздо ярче.

Томас, кажется, употребил это слово потому, что не нашел более подходящего. Я почувствовала, что густо краснею.

– А я, выходит, мышь серая?

– Кто-кто?

Он рассмеялся, будто от удачной шутки. Напряжение его как рукой сняло. Во мне закипела обида. Я всегда считала себя яркой личностью и вдобавок знала, что красива.

– Я не о внешних данных, – принялся объяснять Томас. – Я имел в виду, что прежняя Энн очень походила на алмаз резкой огранки – сверкающий и острый. В ней не было благословенной тишины, которая есть в тебе. Темперамент, напор, непримиримость – вот ее черты. В прежней Энн пылала вечная жажда. Мадонна освободительной борьбы, прежняя Энн, как бы это сказать… отпугивала. Утомляла. Возможно, она сознательно поддерживала в себе огонь. Ты и впрямь другая. Твоя мягкость восхитительна. Мягкие волосы, мягкий взор, грудной голос, нежная улыбка – как не хватает этого в нынешней Ирландии! Вот и объяснение, почему Оэн сразу тебя принял и настолько к тебе привязался.

Ах вот он о чем! Обида живо улеглась. Совсем другое чувство сменило ее.

– Ты отлично вписалась. Говоришь с мурлыкающим акцентом, как и все мы. Как прежняя Энн. Только иногда выходишь из роли. Ляпнешь какое-нибудь словечко – и в тебе проглядывает другая женщина. Та, из будущего. Которой ты себя называешь.

– Которой я себя называю, – эхом повторила я. Мне-то казалось, стадия полного неверия уже пройдена. Как бы не так. – Можешь сколько угодно сомневаться, Томас, а факт остается фактом. Сделай над собой усилие, пожалуйста, притворись, что веришь мне. Обращайся со мной как с женщиной из будущего. Ты ведь уже убедился, что мне многое известно о грядущих событиях и почти ничего – о якобы моем прошлом. А назвать такое состояние можно хоть безумием, хоть ложью, хоть болезнью. Суть остается прежней. Я – не Энн Финнеган Галлахер. Ты сам это понял. В глубине души ты давно знал. Я представления не имею, как зовут соседей и владельца магазина в Слайго, я не привыкла заплетать волосы и прицеплять к кошмарному корсажу не менее кошмарные чулки. Женщины твоего времени поголовно разбираются в кулинарии и сами себе шьют – я отродясь к плите не подходила и иголку с ниткой в руки не брала. Я не стряпаю, не шью и риверданс [43] Неточное употребление слова. «Риверданс» – вовсе не название танца, а название танцевального шоу, которое впервые было представлено в антракте «Евровидения-1994» (хореограф Майкл Флэтли). не отплясываю! – Выговорившись, я оттянула пальцем корсетную резинку, отпустила – и получила щелчок по бедру.

Несколько бесконечных мгновений Томас таращился на меня – и вдруг его губы стали кривиться. Он прикрыл рот рукой, он делал неимоверные усилия, чтобы совладать с эмоциями, но смех прорвался, и его было уже не остановить.

– Риверданс? – переспросил Томас, икая. – Это еще что за зверь?

– Ну как же! Ирландский народный танец. Тебе ли не знать?

Я вытянула руки по швам и принялась неловко подпрыгивать, сбиваясь с ритма и взбрыкивая по-козьи.

Томас прыснул, повторил слово «риверданс», упер руки в бока и продемонстрировал, какова настоящая ирландская чечетка. Он двигался без малейших усилий; он, не в ущерб танцу, смеялся над моими потугами повторять за ним. Он был великолепен. Словно под звуки одному ему слышных скрипок, Томас, держа ритм, выскочил обратно на дорогу и пустился плясать в сторону Гарва-Глейб. Тучи наконец-то прорвало. Ливень смыл с доктора Смита угрюмость и неверие, ливень выпустил Сумасшедшего Тома. Секунда – и мы перенеслись в Дублин, в кресло-качалку, в тот вечер, когда мои немыслимые признания не позволили случиться близости между нами.

В дом мы не пошли. Там нас встретили бы минимум четверо О'Тулов плюс Бриджид. Нет, Томас резко свернул к амбару, где чудесно пахло свежим сеном, где фыркала кобыла и тоненько ржал жеребенок. Заложив двери засовом, Томас прижал меня к стене, его рот оказался у моего уха.

– Если ты безумна, то и я таков. Я – Том Мозги-Набекрень, а ты будь моей Безумной Джейн.

Даром что пульс мой зашкаливал, а пальцы уже ворошили Томасову шевелюру, я не могла не улыбнуться этой аналогии с героями стихов Йейтса [44] Безумный Том (Tom the Lunatic) и Безумная Джейн (Crazy Jane) – герои поэтического сборника «Слова, возможно, для музыки» (Words, for Music, Perhaps). Этот сборник увидел свет в 1932 г. .

– Мне действительно крышу снесло, – шептал Томас. – Весь последний месяц я медленно, но верно сходил с ума! – Неровное дыхание щекотало мне ухо, колыхало прядь волос. – Я запутался. Не представляю, во что это выльется. Дальше завтрашнего дня не заглядываю, ну или, по крайней мере, дальше следующей недели. Не могу отделаться от мысли, что ты – вдова Деклана, а значит, я не должен желать тебя.

– Я не она, Томас.

Признание лилось горячечным речитативом, готовым прерваться на моих губах, и я отвернулась – я ведь должна была дослушать. Губы обожгли мою щеку.

– Не представляю, где ты пропадала и куда можешь исчезнуть. Но мне страшно за тебя. И за себя, и за Оэна. Только слово скажи – я отойду. Стану тем, кем ты хочешь меня видеть. А когда ты исчезнешь… ЕСЛИ ты исчезнешь – постараюсь всё объяснить Оэну.

Я прильнула ртом к его шее, захватила губами складочку кожи. Пусть останется моя метка – вот здесь, возле уха, возле этой вот, с усилием пульсирующей жилки. Я упиралась Томасу в грудь, я будто держала его сердце в горсти. И в моем собственном сердце выкристаллизовалось наконец-то истинное мое стремление. Выбор был сделан. Я решила: забуду глядеть на водную гладь. И шагнула в прошлое, которому суждено было стать моим будущим.

Томас взял мое лицо в ладони, развернул к себе и приник к моему рту. Движение получилось слишком резкое, я даже слегка ударилась затылком о стену. Ноги подкосились, и я, пробалансировав долю секунды на пятках, буквально повисла на Томасе. Я буквально вжалась в него. Затем начался урок танца, только плясали наши уста. Кончики языков вели исследование и трепетали, когда удавалось высечь щекотную искру. И вот огонь запылал, и Томас оторвался от моего рта, и скользнул губами к впадинке у основания шеи. Прежде чем встать на колени, он прижался щекой к ключице, которую открывал вырез блузки. И вот Томас на полу, коленопреклоненный, и ладони его держат мои бедра с той же требовательностью, с какой еще недавно держали мою голову. Дыхание увлажнило мою юбку, поцелуи через ткань вызвали отклик в самом потайном местечке, заставили спираль телесной раковины развернуться, ответить шепотом, как прибой, изголодавшийся по выступам утеса.