Эми Хармон - О чем знает ветер [litres]

Энн вынула коробочку с кольцами, которую я вручил ей рождественским утром, и отец Дарби благословил их, два золотых ободка. Вновь я задумался об этом символе – круге. Верность и вера навеки – вот его значение. Если мир запущен раз и навсегда вращаться – следовательно, конца ему нет. Мы обменялись кольцами, причем пальчики Энн были ледяными, а в глазах светился вызов самой Вселенной.

Оставшаяся часть церемонии – молитвы, приобщение Святых тайн, благословение и заключительное песнопение – прошла как бы без нашего с Энн участия. Звуков мы почти не слышали, происходящее видели сквозь туман, будто очутились в особом мире, где Время – текуче, где оно защищает избранных тончайшей пленкой.

А потом мы вышли на воздух. За нами, на холме, по направлению к Баллинагару, осталась смерть парня со снайперской винтовкой. Перед нами лежали наши жизни. Прошлое и настоящее смешались в дымной белизне, ибо падал снег. Пышные снежинки были подобны птичьим перьям, словно над нами кружилась целая стая белых птиц. Я запрокинул голову – пусть садятся мне на лицо; Оэн последовал моему примеру, только он старался вдобавок словить снежинку на язык и размахивал руками, будто звал: сюда, сюда летите!

– Небеса нам горлинок послали! – воскликнул Мик. Сорвал шляпу, раскинул руки и замер. Снег оседал на его волосах и плечах.

Энн смотрела не на снег, а мне в лицо, вся так и светясь от счастья. Я взял ее холодную руку, прижался губами к костяшкам пальцев, прежде чем привлечь к себе ее всю и закутать в шаль, которую очень кстати подала мне Мэгги О'Тул.

– А в Дромахэре вообще снег часто идет? – выдохнула Энн, кажется, боясь спугнуть чудо.

– Практически никогда, – прошептал я. – Но этот год очень щедр на чудеса, не правда ли, Энн Смит?

Она улыбнулась, да так, что у меня дух занялся. В следующее мгновение я уже целовал ее губы, совершенно равнодушный к тому обстоятельству, что у нас полно свидетелей.

– Сдается мне, мистер и миссис Смит, ваш союз самим Господом Богом благословен, – изрек Мик, схватил Оэна в охапку и давай с ним кружиться в ритме вальса.

Старшие О'Тулы отбили чечетку, Джо О'Рейли изящным поклоном пригласил Элинор (она захихикала и согласилась), а Мэйв, из молодых, да ранняя, повисла на суровом Фергюсе, и он не устоял – повел ее в танце по церковному дворику. Даже Бриджид и отец Дарби изобразили по нескольку па. В зимних сумерках на закате года, увенчанные снежными хлопьями, обрученные друг с другом, с зимой, с Рождеством, которое навсегда останется в моем сердце, мы кружились под неслышный мотив.

Сейчас Энн спит, свернувшись калачиком. Она утомлена – мною; я не смею тронуть ее, я могу только смотреть, но в груди моей столько любви, что я, чего доброго, задохнусь, если не встану и не расправлю плечи. Свет лампы касается моей Энн свободно, я бы даже сказал – фривольно: играет на локонах, скользит с округлого бедра к пупку, вызывая во мне нелепую ревность.

Мне кажется, ни один мужчина не любит свою жену так, как я люблю Энн. Может, это и к лучшему, иначе кто бы пошел в поле, пекарню или мастерскую? Все потенциальные работники сутками напролет склонялись бы к ногам своих возлюбленных, игнорируя остальной мир, не имея потребности ни в чем, кроме наслаждения, которое дарит женщина. Поистине, если бы каждый любил, как я люблю, сильный пол стал бы бесполезным полом. А может, я неправ. Может, при таком раскладе мир наконец избавился бы от полномасштабных войн и локальных конфликтов. Может, для воцарения всеобщего благоденствия нужна только любовь – потребность любить самому и быть любимым.

Нашему браку всего несколько часов, да и период ухаживания немногим старше. Я понимаю, прелесть новизны пройдет, реальность вторгнется в нашу любовь очень скоро – глазом моргнуть не успеем. Да в том-то и дело. Меня не новизна завораживает – в самой Энн или в наших чувствах. Я околдован другим – а именно, ощущением, будто мы с Энн были всегда и пребудем вечно, будто наши жизни и наша любовь родились из одного источника, куда и вольются в конце времен, свитые воедино, как нить с пресловутого веретена Мироздания. Мы – древние, как пирамиды. Мы возникли в доисторические времена, ибо так было предначертано.

Перечитал – и рассмеялся: сколько романтизма. Хорошо, что эти записи никому в руки не попадут. Я обычный новобрачный, по уши влюбленный в свою жену; я смотрю на нее, спящую после сеанса страсти, вот в голову и лезет всякая сентиментальная чепуха. Что, если коснуться ее – провести пальцем от ключицы до локтевой впадинки, и дальше, до ладони? Попробую. Восхитительно нежная кожа покрывается мурашками, но Энн продолжает спать. Наблюдаю, зачарованный, как ее тело забывает о моем прикосновении, кожа разглаживается. Возле локтя Энн темнеет свежее пятнышко. Неудивительно: мои руки в чернилах. Странное ощущение – будто я поставил печать умышленно, закрепил Энн за собой навечно. Владей я карандашом и кистью получше, сначала наделал бы отпечатков в самых сладких местечках Энн, а потом написал бы картину – «Чернильная ню».

Вот моя Энн пробуждается, поднимает тяжелые веки, приоткрывает в улыбке припухшие алые губы – и я дышу чаще, я себя не помню. Становлюсь обожателем своей женушки – бесполезным, зато преданным.

Никто никогда не любил женщину так, как я люблю Энн.

– Иди ко мне, Томас, – зовет она, и мне больше не хочется ни писать, ни рисовать, ни даже руки мыть.

ДЕБАТЫ ПО АНГЛО-ИРЛАНДСКОМУ договору возобновились сразу после зимних праздников. Мы с Томасом решили ехать в Дублин, чтобы присутствовать на заседании Дойла. Я предлагала Бриджид отправиться с нами и взять Оэна. Бриджид отказалась.

– У вас это будет вроде как медовый месяц, Энн, другой едва ли выпадет, – произнесла Бриджид. – А мы с Оэном прекрасно дома посидим. Вон О'Тулы с нами.

Немалых трудов стоило умолить Томаса, чтобы не рассказывал Бриджид о Лиаме и его выстреле. Бриджид, несомненно, спросила бы, а что, собственно, я тогда на озере делала; объяснения вызвали бы новые сложности, а в отношениях с Бриджид мне хватало и старых. Вдобавок какой прок, если она узнает: ее сын покушался на убийство. То-то, что никакого.

– Почему ты упрямишься, Энн? Неужели думаешь, что Бриджид способна смягчить сердца своих сыновей, что под ее влиянием они от тебя отстанут? – убеждал Томас.

– Нет, я просто думаю, что Бриджид способна хорошо присматривать за Оэном.

– А собственная безопасность тебя не волнует? – Томас перешел на крик. – Зато меня она волнует! Нельзя быть такой беспечной, Энн! Лиам в тебя стрелял. И Бен тоже, насколько мне известно. Мартин Карриган и злосчастный Броуди мертвы, и я – да простит меня Господь! – рад этому! Теперь остается держать ухо востро только с братьями Галлахер, чтоб им пусто было! Ибо прочие твои враги устранены.