Фрэнсис Хардинг - Свет в глубине [litres]

От самих священников ему тоже было не по себе. Они были скрытными и словно ушедшими глубоко в себя. К тому же высохшими, как крылышки мертвых насекомых. Кое на ком были метки из-за бесчисленных путешествий на дно моря, где они беседовали с богами. Некоторые мутации были особенно пугающими: мутный левый глаз в два раза больше правого или мизинец без плоти, который по-прежнему сгибался и разгибался по воле владельца.

Однако не это беспокоило Харка. Такие же странные метки он видел на Ледиз-Крейве у членов команд, занимавшихся подъемом грузов с затонувших кораблей. Больше всего его терзало чувство безнадежности, ведь окружавшие его люди были ужасно старыми. Даже священники среднего возраста казались старше своих лет. Они потеряли то, что никогда уже не вернут, стали живыми мертвецами, призраками, цепляющимися за воспоминания прошлого.

Харк же, наоборот, жил надеждой и привык искать любые возможности. Святилище шептало ему обратное: возможности могут исчерпать себя. Ты не сумеешь достичь своей мечты, ты состаришься, заболеешь, и все. Жестокий прилив жизни выбросит тебя на прибрежную гальку – мягкое, сломленное, беспомощное существо.

«Так беги», – произнес воображаемый голос Джелта в голове Харка. Харк представить не мог, что Джелт станет терпеть такую нудятину больше одного дня. Где сейчас Джелт? Его не было на аукционе, среди других осужденных, так что его, вероятно, не поймали. В своих ночных кошмарах Харк иногда видел Джелта, тот появлялся в Святилище и неизменно пытался спасти его. Джелт не поступил бы так опрометчиво, да ведь? Нет, конечно, нет. Дни шли, а от Джелта не было ни слуху ни духу.

Харк не мог понять, радоваться ему этому или нет. Он знал, что, если в самом деле сбежит, его поймают. Доктор Вайн рассердится и продаст его другому хозяину, и Харк все-таки окажется на галерах или рудниках. Но к концу первой недели, несмотря на эти соображения, он почти был готов рискнуть. Почти. Помешала беседа с доктором Вайн, напомнившая, что его купили не только в качестве слуги.

– Ты умный маленький хорек, – сказала она, – и потому скоро освоишься тут. Как только люди привыкнут к тебе и будут воспринимать тебя как должное, они перестанут обращать на тебя внимание, и ты сможешь делать свою настоящую работу.

У нее были на него большие планы.

– Если тебя научить кое-чему, ты сможешь быть мне более полезным. Ничего, впереди у нас три года. Я прикажу кому-нибудь обучить тебя азбуке, – пообещала она и ухмыльнулась при виде засиявших глаз Харка.

«От чтения мозги размягчаются, – всегда говорил Джелт. – Либо ты живешь в реальном мире, либо в книге. И, спрашивается, что такое эти книги? Всего лишь куча трухи, нацарапанной жирными олухами, которые в жизни ничего не добывали собственными трудами. Какой в них смысл?»

По мнению Джелта, неграмотность была чем-то вроде почетного знака. Когда Харк вспомнил об этом, почувствовал, что своей нынешней радостью предает друга. Но он и правда обрадовался. Никто из его друзей на Ледиз-Крейве не умел читать. Чтение делало тебя полезным и уважаемым. Чтение позволяло выглядеть умным. Чтение было хорошим подспорьем на пути вверх по социальной лестнице, и Харк всегда это знал. Потому и не убежал. Старался день за днем. Нашел свое место и не терял головы. Учился и привыкал. «Всегда есть надежда. Всегда есть возможности».

– Пейл-Соул [7] Pale soul – англ. «бледная душа». , – с улыбкой поздоровался Харк, внося большое блюдо с водорослями. – Ваш завтрак.

Как и все его собратья, Пейл-Соул взял себе новое имя, когда стал священником. С каждым днем оно все больше ему шло: седые волосы, серая кожа, блеклый взгляд.

– Пора? – робко, но настойчиво спросил тот. – Сейчас?

Харк так и не понял, что имел в виду Пейл-Соул. Он даже не был уверен, что сам священник понимает, о чем спрашивает, но по собственному горькому опыту Харк знал, что лучше успокоить старика.

– Еще нет, – мягко ответил он. – Потерпите немного, ладно? Все будет хорошо.

Фраза возымела обычное успокаивающее воздействие, и Пейл-Соул принялся есть.

– Еще не время, Флинт, – согласился он.

Насколько мог понять Харк, Флинт был послушником, которого некогда знал Пейл-Соул. Как все остальные слуги Святилища, Харк носил желтое одеяние послушников, которое, как считалось, помогало священникам чувствовать себя более непринужденно.

– Верно, Пейл-Соул, – согласился Харк. – Но мы будем рады, что дождались, так ведь?

Старик ответил слабой улыбкой. Харк с облегчением выдохнул и продолжил разносить тарелки с едой для остальных священников. Он знал, кто из них любит, когда в еду добавляют нескольких лишних капель дикой мальвы, кто был слишком горд, чтобы попросить помочь ему во время трапезы, а кто из них схватит его за рукав, чтобы поведать о своих неприятностях и поделиться новыми теориями.

– Харк, ты бы лучше обслужил Мунмейд, – пробормотал один из слуг.

Харк по-прежнему оставался в самом низу иерархии слуг, хотя многие пусть неохотно, но признали его талант общаться с «трудными» священниками. Мунмейд, глубоко погрузившаяся в себя старуха-священник с ледяным взглядом, иногда воровала острые предметы и однажды пыталась ударить Клая ножом в глаз. Она не любила Харка, не доверяла ему, но по крайней мере терпела его присутствие.

Он терпеливо разрезал ее блюдо под пристальным взглядом серых глаз и перечислил все ингредиенты. Наконец она показала на выбранный кусок, и Харк медленно прожевал его, дабы показать, что он не отравлен. Таков был ежедневный ритуал, и он удовлетворил ее.

– Знаю, что вы, люди, хотите от нас, – заметила она глубоким чистым голосом и, схватив ложку, принялась за еду. Ответа не ожидалось и не требовалось.

Харк всегда мог завоевать доверие, но до сих пор ему не приходилось долго удерживать его. На Ледиз-Крейве его обычный сценарий был таким: найти мишень, разжалобить ее, добравшись до кошелька, и исчезнуть, не дожидаясь последствий. Иногда процесс затягивался. Приходилось тратить дни или даже недели, чтобы одурачить кого-то, словно жертвы были цыплятами, которых нужно откормить к празднику.

Но тут дело иное. Он никогда не тратил столько времени, чтобы изучать людей, выслушивать подробности их жизни, выманивать секреты, чтобы точно понять, как и о чем с ними следует разговаривать. В каком-то смысле это тоже было затянувшимся мошенничеством, самым длительным в его «карьере». Но, как ни странно, иногда он ловил себя на том, что наслаждается ежедневной работой. Ему нравились его успехи. Мало того, он позволил себе полюбить некоторых священников. Совсем чуть-чуть.

«И нет необходимости терзаться угрызениями совести. Им совсем не обязательно знать, почему я так внимательно слушаю их. Ведь я никому не причиняю вреда, верно?»