Алексей Доронин - В двух шагах от вечности [litres]

Хакер откинулся на спинку, и кресло само понесло его по комнате, повинуясь каким-то импульсам его плывущего в неизвестность разума.

– Я вообще не могу представить, как у нас это выгорело? – пробормотал хакер с закрытыми глазами. – „Мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе“. Где-нибудь в Китае нас переловили бы еще на стадии подготовки. Сразу после того, как идея даже не бунта, а протеста оформилась бы в наших мозгах. Да и в Европе тоже.

– Раздолбайство здешней власти, – ответил Макс. – Местный менталитет и климат. Сиеста и фиеста. У нас был один шанс из миллиона. Как у Ленина в октябре 1917. И мы его использовали. В нужном месте и в нужное время.

Максим догадывался, почему революция произошла именно здесь. Потому что здесь была слабая власть и имелся пролетариат, которого в остальном мире или еще не было, или уже. После переноса из Китая, в Мексике и Южной Америке было сконцентрировано много производств полного или почти полного цикла. Те, которые были слишком грязны или все же требовали дешевой рабочей силы. Близость к рынкам на севере, удобная логистика по морю, мягкий климат. Хотя существуетстереотип, что местные – бездельники, но данные статистики говорили, что в среднем они работают 2000 часов в год. В полтора-два раза больше, чем в Европе. И хоть появились костюмы для повышения силы и ловкости, для подъема тяжестей, – люди не стали меньше пахать из-за внедрения роботов. Наоборот, их сильнее эксплуатировали и сваливали на них самую тяжелую и грязную работу. Где-то были умные дома, мобильные дома, подземные и подводные дома… а здесь тридцать миллионов жителей трущоб, нелегалов и мигрантов не имели даже обычных домов и в сезон муссонов спали, защищенные от дождя только ржавым навесом из железа. Плюс здесь были сильны левые идеи. И никогда не было традиций обожествления власти и подчинения порядку, которые были в Азии. Да и в Африке тоже. И в бывшем СНГ. Но не было и такого благосостояния, как в Европе и Северной Америке. В каком-то смысле тут существовал еще реликтовый марксов рабочий из девятнадцатого века. Пусть и отличающийся от того, что застал на своем веку старик Карл.

Макс читал про торговые войны США с КНР в последние десятилетия старого, разделенного мира. Из-за них последнему подлинно независимому правительству США пришлось даже свернуть антимексиканскую риторику и начать еще более активно инвестировать в экономику южного соседа. Maquiladoras – так звались расположенные вдоль границы сборочные цеха, работавшие на высокотехнологичную промышленность Северной Америки из-за относительной дешевизны местной рабочей силы. Такое вот разделение труда.

– Под пролетариями ты имеешь в виду тех бедолаг, кто работает на „макиладорах“?

– Да, а кого же еще?

– Данные у тебя устаревшие. За пять лет с крупных производств сократили половину. Их уже можно записывать в маргиналы и люмпены. Как там в песне: „Вкалывают роботы, а не человек…“.

Макс кивнул. „Транслятор“ в его ушах мог переводить с русского на английский даже стихи в рифму.

– И это именно люди на улице – двигатель революции, а вовсе не те, у кого работа еще есть, – Иван добрался до кальяна и снова сделал хорошую затяжку. – Им же нечего терять.

– Может, хватит уже этой дряни? – Рихтер указал на кальян. Сладковатый запах ароматического табака теперь вызывал у него тошноту.

– Нет, не хватит. Может, я помру завтра. Какого хрена я должен себе отказывать?

– Да ты просто пьяный, как свинья.

И верно. Поэтому и несет всякую чушь про подставу и заговор. И прочий бред.

Вообще-то приднестровский русский был почти трезвенником, потому что имел вдобавок к своему букету наследственных заболеваний еще и больную печень, и хронический гастрит.

– Нет, я не пьяный, – тот вдруг икнул. – Я просто думаю о том, что нас ждет за углом.

– О будущем? – переспросил Максим.

– Нет. О гребаном настоящем. Знаешь, мы в клубе „Детей Вендиго“ часто обсуждали такие темы.

– Что еще за клуб?

– Обычное сетевое сообщество… с претензией на интеллектуальность. Потом расскажу. Так вот, мы ведь не воспринимаем реальный мир нашим сознанием. Органы чувств дают нам скупую разрозненную информацию, а мозг потом „дорисовывает“ эту картинку. Думай о человеке – и начнешь видеть его лицо в каждом втором встречном. Мяуканье кошки, покашливание родственника будешь слышать, даже если их нет уже месяц. Если до этого они были с тобой годы. Даже если они уже мертвы. Или музыку у соседей за стеной, которую те крутили постоянно, чертовы ублюдки. Мозг сам „соберет“ знакомые нам звуки из фоновых шумов. И это не симптомы болезни. Это норма. Адаптационные механизмы. Мозг заполняет пробелы и бережет стройность системы, а не правдивость. Нам видятся лица и фигуры людей в узорах, в листве, в облаках, в любых неодушевленных предметах. Почему у Гомера – море цвета вина, а на лужайках пасутся фиолетовые овцы? И почему в древних эпосах нет синего цвета? Люди его начали „видеть“ только ко временам Рима. Ты уверен, что красный цвет, который вижу я, равнозначен твоему красному цвету? А в Африке жило целое племя, не различающее цвета, точнее их понятия. У них есть только слова для теплых и холодных оттенков… А еще… многих пугают органические предметы с кластерными отверстиями. Где есть дырочки, как в насадке для душа, в губке, в сотах. Это трипофобия. А все дело в том, что эти предметы похожи на материал, пораженный насекомыми. И миллионы людей – каждый восьмой – испытывают при их виде необъяснимый страх. Генная память о тех временах, когда дикие осы или шершни могли зажалить до смерти. Вот я и подумал… а вдруг нас на сам деле нет? Вдруг за углом ни хрена? И все исчезает там, оттуда мы уходим. Знаешь, как я до этого дошел?

– Как? – с максимальным участием переспросил Рихтер, хотя работа „армейского психоаналитика“ уже начала его тяготить. Он хотел уйти, и, наверное, это было лучшим вариантом. Но он уже боялся за жизнь товарища. А запихнуть того в карцер… вряд ли Иван это простит.

– Я вот, братуха, давно понял, что все девушки – ненастоящие. Иначе они бы не были такими, блин, ускользающими. Еще сегодня говорит, что свободна. А завтра уже: „Нет, у меня есть парень, извини, Ваня-сан“. И вечно нет времени, вечно не напишут первыми, и не ответят, даже когда всю душу перед ней наизнанку. Просто они все… виртуальные! Абсолютно все. А не только те, которых можно скачать. „Ах, отстань, я занята“. Ага. Только потому, что я подошел и спросил. „Ваня, ну ты что? Останемся лучше друзьями“. Хе-хе. Да я лучше в друзья программу на „Бейсике“ возьму. У нее более сложный алгоритм. И разные варианты реакции есть. А не только – „Строка 10. Относись ко мне как к богине, или я на тебя даже не посмотрю“. „Строка 20. Ты сказал слово, не выходящее в дискурс „Богиня и ее верный раб“ – go to 40“. „Строка 40. Я обиделась. Функция цикла, возвращение к строке 10“. А строкой 30 было бы „Я пока еще с тобой, но это временно“. Гребаная симуляция! В этом они эксперты. Или экспертки. Телок у меня хватало, но я искал спутницу жизни. Во всех играх искал. А где еще мне их искать? На дискотеке я не очень-то смотрюсь. И вот в вирках мне постоянно попадались или истерички, или любительницы разводить на деньги, или вообще мужики – тролли и извращенцы, мать их за ногу десять раз. И поэтому я после расставания с последней пассией решил ждать. Как тот тип без рук и ног ждал появления автопилота на тачках, чтобы купить себе первый автомобиль. Я решил больше не подкатывать. Подожду, блин, пока появятся нормальные гиноиды. Которые не куклы, а полноценные личности. Живые. Но чтобы эту личность можно было программировать. И тогда уже женюсь, вылепив ее под себя, как этот свинский грек… Пигмалион. А у живых babes… то есть баб… мысли работают как старинная ЭВМ Чарльза Бэббиджа, если ее вдруг сделать квантовой. Процессов в ней мало, но причина выводится из следствия так же легко, как следствие из причины…