Алексей Доронин - В двух шагах от вечности [litres]

– И что с того?

– Ты совсем дурак? И Карл Гаусс твой дурак со своими теоремами. Все теории вероятностей почему-то не работают для человеческой жизни. Я каждый раз мог погибнуть с минимум пятидесятипроцентной вероятностью. Мне даже врачи такое говорили. А таких случаев было около двадцати. Почему я жив? И почему жив ты? Ты же воевал до попадания сюда, да и тут занимался опасными вещами. Парадокс выжившего? Я не думаю. Мы не можем верить даже Декарту. Не можем даже знать, что мыслим, а следовательно, существуем. Я вот думаю, никакого „Я“ нет. Есть набор реакций на стимулы среды. То, что мы называем личностью, – меняется ничуть не меньше, чем обновляется с гибелью и рождением новых клеток наше физическое тело. Сестры Вачовски заложили в свой абсолютно попсовый по форме фильм идею, которая объясняет многое. Сеть… что если она нас выращивает, как овощи? Не для вырабатывания энергии, как в кино. Это бред. С какими-то другими целями. Или вообще без целей. Но с полным контролем. То, что нам неинтересно, отсекает. Людей, которые не нужны, убирает. А с другими, наоборот, сводит вас, знакомит, сталкивает. А у тех, кого она оставляет одного, кого запирает в четырех стенах, – у них другая задача. Они должны что-то сделать ради всего человечества, черт возьми. Или открывать. Или сочинять. Или воевать.

Фраза Максиму не понравилась, показалась особенно глупой. Но он не стал прерывать этот поток сознания, и Комаров продолжал, как заведенный, как гаитянский зомби:

– А есть то, что я называю „исчерпанием реальности“. Где новые стили в музыке? Я увлекался музоном с восьми лет, перелопатил все старье. До 2010 года они появлялись пачками, а в десятых как отрезало. Хотя аппаратура раньше была такая, что сейчас бы ей даже в самых глухих горах Бутана пользоваться не стали! Но раньше был креатив, он рулил и отжигал. А сейчас – нет. И фильмы… с тех же 2010-х годов до самого заката Голливуда – только повторы того, что было раньше. Римейки, херейки, сиквелы, приквелы-хериквелы. Пустые и никчемные. Комиксы-гомиксы, супермены и чудо-женщины. Кончилось воображение у людей? Или на этом рубеже с нами случилось что-то, чего мы до сих пор не осознали? И не хотим осознавать? Про книги я даже не говорю, это больно. Их просто больше нет. То, что есть… это не книги. А музыка? Русская музыка… Я балдел от нее когда-то. Сравни восьмидесятые-девяностые… я читал, тогда была нищета, разруха, в общем капец… и десятыедвадцатые… когда тоже была жизнь не сахар, но все же чуть получше. Щас тебе поставлю пару треков, и ты сравнишь. Первый мужик по имени Цой, второй чувак по имени…

– Нет! Пожалей мои уши. Я русскую попсу знаю. Еще хуже немецкой, хотя и та говно. Scheiße. Но если это всё иллюзия, то какого хрена ты ноешь? Разве может страдать набор байтов?

– Э… боль и радость все равно настоящие. Даже у NPC. Неигровых персонажей.

Вот так чудак. Теперь уже Максу показалось, что в уголках глаз у Ивана не просто слезы, а красные сгустки. И красные пятна на поверхности, на белках глаз, будто полопались сосуды.

„Да у него, похоже, начинается микрокровоизлияние“, – подумал Рихтер.

Раньше бы сказали: „Слишком много сидит перед экраном“. Но ни перед какими экранами Иван не сидел. Он их открывал очень редко. И не пользовался даже очками. И линзами. Вместо этого у него были глазные импланты – про которые он сам говорил, что глазам они не вредят, потому что от глаз осталась только оболочка.

Это было преувеличение. Глаза были живые, снабжались кровью и всеми питательными веществами. Но не просто хрусталик, а вся сенсорная основа была искусственной.

И все же они кровоточили. Такое кровотечение из глаз бывало у тех, кто слишком увлекался нейростимуляторами. Все-таки „Лотос“? А ведь сказал, что не употребляет.

Якобы эта штука не имеет побочных эффектов… Контрафакт? Подделка?

С этой дрянью надо бороться так же, как с героином, подумал Максим. Хотя формально она и „не наносит вреда“. Хищные, мать его, вещи века. Не фармакологический химический наркотик и не нейроэлектрический, а чисто визуальный стимулятор, который с помощью красочных узоров доводит человека до состояния счастливого овоща. На время. Хотя чем это отличается от эффекта древнего телевидения?

– Так вот, – продолжал Иван. – Solus ipse sum. Сечешь? Допустим, в этой симуляции мировая революция так же не предусмотрена, как полноценное освоение космоса. Кстати… что ты знаешь про „Тихий дом“?

– Да хватит уже мозги мне греть ретрофантастикой! – Максу надоел этот разговор, и он думал, как бы свалить, но боялся оставлять товарища одного в таком состоянии, потому что знал о спонтанных суицидах. – Это бородатый мем. О самом нижнем уровне сети, где хранится сокровенное… и опасное знание. Я бы и не знал его, если бы не увлекался еще в школе мемологией.

– Да. Мы родились слишком поздно, чтобы открывать континенты. И слишком рано, чтобы открывать Вселенную. Или не рано, а просто не там… Мы родились в самый раз, чтобы открывать в тысячный раз прикольные мемчики… которые есть повтор мемчиков, от которых тащились наши родители! – В голосе Комарова слышался нехороший надрыв. Словечко, которое есть только в русском и больше нигде. – Так слушай же меня. Сорок лет назад этот „Тихий дом“ точно был мифом и тупой пугалкой. Сеть тогда не достигла такого уровня, чтобы подобное могло существовать. Но она меняется, ты же знаешь. Пусть не внешне, но внутри. И даже за год… даже за день в ней может появиться то, чего не было. Ты сам не удивляешься, когда называешь только первый слог… а тебе уже подсказывают готовый запрос, который секунду назад оформился в твоей голове? А может, даже еще не оформился…

Рихтер вспомнил, как представляли себе Сеть фантасты прошлого. Считали, что она вся будет представлять собой огромные города, по которым можно будет ходить в виде своей аватары. Где транспорт – это сетевые каналы, а здания – сайты или локальные компьютеры. Но этого не случилось. Кроме некоторых местных оболочек, интерфейсов на любителя. Потому что это непрактично и не нужно. Виртуальные миры появились тоже, и, конечно, они с Сетью сообщались. Но были узкими нишами. И сам по себе поиск информации не сильно отличался от того, что было в начале двадцать первого века. И девяносто девять (и много девяток после запятой) процентов Сети представляло собой невизуализируемый массив цифровых данных, похожий на темную материю Вселенной. А где-то по-прежнему жили все виды сетей, начиная от самых древних, вроде Fido. Все они сохранялись энтузиастами-ретроманами с таким же тщанием, как древние языки и фольклор. Даже если таких любителей оставалось по сто-двести человек на весь мир.

– Я много лазил по сети со специальным софтом, – вновь заговорил приднестровец, откинувшись со своим кальяном в кресле, как Шелкопряд из иллюстрации к „Алисе…“. – По самым ее темным и старым закоулкам. По тому самому ретро-даркнету, который не индексируется уже ничем. Я искал… нет, не „Тихий дом“, конечно, а просто тайны. Не один, а с друзьями из Квантового Интернационала… Искали крипи-истории, тайны всяких celebrities. Но, конечно, нас больше всего интересовали секреты корпов, военных, СПБ, террористов. Эксперименты над геномом человека. Выведение наноробота-убийцы. Или рецепт кобальтовой бомбы на дому. Нет, ничего из перечисленного мы не нашли! Для таких вещей давно уже имеются более современные тайные площадки. И все же мы нашли много разного и интересного. В основном мелочь. Но недавно в одной сточной канаве мой кореш, с которым я не общался с тех пор, как уехал из Восточной Европы, нашел кое-что. Это похоже на детоферму. Самую большую, какую я видел.