Алексей Доронин - В двух шагах от вечности [litres]

Странно, как он вообще почувствовал, что над ним сгущаются тучи. Ведь никогда не занимался агентурной деятельностью. Наверное, помогла интуиция. Но он успел.

Первые месяцы после их разрыва Рихтер ощущал себя как страна, которая вдруг обрела долгожданную, выстраданную независимость и не знает, что с ней делать. Митинги и парады на площадях, выборы и перевыборы, клятвы и громкие слова с трибун… Вроде и свобода опьяняет, и мучения прекратились… а все равно чего-то важного нет.

Так же его бабушка говорила, что скучает по Казахстану и вообще месту, которое злые языки звали «постсовок». И маялась, что всё в Германии не так. Страдала без кефира и гречки, говорила, что вкус у воды другой, а помидоры резиновые, что немцы дураки и не сдерживаются, когда пускают газы, что их мужики рохли, а бабы страшные, так как всех смелых выбили войны, а красивых сожгла инквизиция. И радовалась, когда можно стало синтезировать продукты, чтоб вдоволь наесться именно той сметаны, какая была в детстве, и докторской колбасы, и торта «птичье молоко». Хоть это и была имитация. Потому что, мол, в польском магазине по соседству – в сто раз хуже.

Бабушка любила Россию, хотя никогда там не была. Смотрела русские передачи, радовалась выходу русских команд в финал, запускала фейерверки, отмечая русские праздники. Почему не казахстанские? Этого Максим понять тогда не мог, да и сейчас не очень понимал.

А тем временем тревожные новости приходили из Европы. Рихтер смотрел записи из Парижа и Берлина, где восстание было уже почти подавлено, и понимал, что эти люди были изначально не готовы умирать. Они думали, что будет достаточно постоять с шариками и плакатами, как обычно. Не понимали, что в мире что-то изменилось, и их права теперь мало кого волнуют. В Северной Америке творилось примерно то же самое. «Мирный марш» на Вашингтон закончился ничем.

Но и в Москве революция проигрывала. Хотя началось все бодро, и он понял тогда, что ошибся со своей оценкой тамошних людей. Решительности у них хватало, даже через край. Но после объявления столицы РГ «свободным городом» новых поводов для радости не возникло. Восставшие были разобщены и явно не имели четкого плана. И началась жесткая «ответка», в которой Мировой совет и местные власти работали рука об руку. Да и действовало правительство РГ куда более решительно, чем их западные собратья. Они эвакуировались в Санкт-Петербург и сохранили контроль над всеми остальными крупными городами, а заодно ввели военное положение. Кое-где уже шли бои, более кровавые, чем в Западной Европе.

Оттуда приходило больше всего материалов. Максим просмотрел десятки видео и 3D-съемок, где копы стреляли в людей, и те уже больше не поднимались. Стреляли боевыми, не импульсом и не резиновыми пулями.

Причем, следуя заветам римлян, Мировой совет применял силы безопасности из Азии и Африки, что провоцировало у восставших дикий взрыв ксенофобии. Местные члены «Авангарда», с которыми удалось выйти на связь, говорили уже, что Мировой совет вообще ни при чем, а во всем виноваты жиды. Или китайцы. Или негры. Или вообще неизвестные тайные силы.

Были и видео растерзанных полицейских, сожженных вместе с водителями машин, повешенных лоялистов (в постсоветских странах их звали по-немецки «полицаями») и прочего, от чего становилось дурно. Как и везде, к восстанию присоединялась накипь, отбросы. И люди в масках, с лицами, закрытыми платками или с чернотой на месте лица (так выглядят в записи те, кто пользуется нелегальным антиопределителем внешности), отвечали зверствами на зверства.

«Но эта накипь сформировалась именно в вашем обществе, – подумал Рихтер. – Кроме того, даже они – люди, а не унтерменши».

И все равно каратели, большинство из которых не говорили по-русски, были, как показалось Максу, на порядок активнее в эскалации насилия. Нет, авиация и тяжелое вооружение ими пока не использовались (наверное, был приказ беречь здания). Зато широко использовались дроны: от довольно крупных роботанков до совсем крохотных летающих аппаратиков, куда более страшных, потому что от них у восставших почти не было защиты. Они к этому не готовились. Они готовились к старым добрым баррикадным боям, а не к тому, что их будут убивать твари размером с осу. Зная, что их будут травить газами, повстанцы массово надевали противогазы, защитные комбинезоны всех мастей, заматывали лица чем придется, что совсем не способствовало их мобильности и меткости огня, – и все равно проигрывали. Их трупы усеивали улицы. Многих брали в плен. Были и видео с целыми стадионами интернированных, с целыми переулками задержанных, стоящих на коленях, которых набивали в полицейские грузовики.

Но были и видео абсолютно чистых и мирных улиц, где жизнь текла как обычно. И тем, кто там находился, не было дела до того, что на другом конце города идет война. Говорили, что полицейские силы Евразии нигде восстание не поддержали. Ни в одном городе.

Потери были страшными. А к полудню по местному времени и связь с Московским координационным центром Союза Освобождения Земли прервалась. Сетевые аккаунты активных членов сопротивления и просто сочувствующих вдруг становились недоступны, замораживались, а многие и совсем исчезали. Либо, наоборот, начинали гнать какую-то лоялистскую чушь, что они раскаиваются, что были неправы… Только некоторые успевали оставить пару строк, из которых можно было понять их судьбу: «Задержали. Везут куда-то. Если не повезет, то прощайте…».

Очень мало было пафосных слов. Да и нельзя было проверить, правда это или ложь. Мерзость ситуации проявлялась еще и в том, что нельзя было отличить праведника и мученика от бота или провокатора. И девушка лет восемнадцати с внешностью славянского архетипа невинности, которая постила надпись «Земля будет свободна!» на фоне синего неба, вполне могла быть не героиней, а агентом СПБ… или, что еще более вероятно, – компьютерной программой.

А в самом лозунге угадывалась аллюзия на роман Хайнлайна про восстание на Луне. И оставалось только верить, что все произойдет, как в том романе.