Мила Бачурова - Пароль «Аврора» [СИ litres]

– Ты-то за Сталкера горой встал, – напомнил он. – Всего меня соплями забрызгал, умолял не трогать! И где теперь твой Сталкер? А?

Кирилл молчал.

– Думал, небось, швырнешь гранату, перебьешь моих – тут-то корова пекшинская тебе на помощь и кинется, – издевательски продолжал Толян. – А вот – хрен там! Хоть бы кто шевельнулся. Притаились за своим заборчиком, носу высунуть не посмели! А ты теперь помирай.

Кирилл молчал.

– А ты им еще лекарство тащил, с самого Новосиба, – с издевкой продолжал Толян. – Нет, чтобы мне припереть! Я-то благодарить умею.

Кирилл молчал. Он уже понял, что его кнутом и пряником сейчас снова будут вынуждать работать над мифическим «лекарством». И все с тем же равнодушием подумал, что повторное заключение у Толяна не вынесет.

Он не сможет снова сидеть взаперти, изображая бурную деятельность. У него не хватит фантазии на изобретение новых путей к спасению. На то, чтобы притворяться лояльным, а самому каждым нервом, каждую минуту ждать, что обман откроется. У него не получится дальше улыбаться «шуткам» Толяна – вместо того, чтобы съездить гаду по морде. И он не позволит больше хлестать себя плетьми. Никогда.

На солнце – значит, на солнце. Значит, так тому и быть. Он уже знает, какая это боль. И знает, что рано или поздно спасительное забытье настанет. А то, что после забытья в этот мир уже не вернется… Так, когда-нибудь все ведь умрут.

Люк погиб. И Сашка. И Гарри… И вряд ли им было менее больно, чем ему сейчас, и меньше хотелось жить.

Кирилл собрался с силами.

Старательно, хоть и не слишком умело – в походе не успел освоить это искусство как следует, а в Бункере подобные тренировки не допускались – плюнул в опостылевшую до смерти рожу. Твердо зная, что после такого оскорбления честолюбивый Толян настаивать на сотрудничестве перестанет.

***

Кирилл лежал на боку – на спине было слишком больно, взбесившийся Толян долго вымещал на нем злость – и смотрел в небо.

Небо было голубым. Таким внезапно голубым, что хотелось плакать, с легкими облачками, где-то высоко-высоко. Кирилл никогда раньше не видел такого неба. И облаков. Он даже на солнце попытался взглянуть, но не смог – слепило глаза.

Вокруг, между приземистыми зданиями, разрослись деревья. И старые, толстые, и совсем молодые. На ветвях проклюнулись из почек листья – яркие, зеленые. Их почему-то хотелось попробовать на вкус. Едва показавшиеся из-под земли травинки тоже были нарядно-зелеными. Среди травинок распустились желтые цветы с мягкими широкими листьями, Кирилл попытался вспомнить, как они называются, смешное какое-то название, но не сумел.

Привязанные к завалившейся ограде кони щипали траву. Красивые кони. Рыжие, вороные, гнедые. Щебетали невидимые птицы. Все было таким… настоящим, таким до невозможности сочным и ярким! Ничего подобного Кирилл не видел никогда.

Никакие лампы эти цвета не передадут, – думал он. Никакой, самый лучший, монитор не покажет. Как же жаль, что никто, кроме меня, этого не видит! Вот бы Ларе взглянуть. Вот бы было сейчас ахов и охов.

Кирилл догадывался, что сгорит медленнее, чем сгорел бы на его месте любой другой, чудо-порошок на какое-то время притормозит процесс. И спешил наглядеться на то, что видел – до того, как придет смертельная боль.

Он, кажется, даже ни о чем и не жалел. Разве что Лару бы увидеть напоследок. Посмотреть в ее веселые глаза, обнять, к губам прижаться… Только, конечно, чтобы Лара его увидела не таким, как сейчас. Не избитым, раздетым и связанным, а то еще расплачется.

Противно, что Толян услышит, как он будет кричать, но тут ничего не поделаешь. В таком состоянии никто с собой не справится, даже железный Рэд – и тот бы вопил, как резаный… Ну, и черт с ним. Краснеть от стыда в любом случае уже не придется.

Всплыли в памяти и начали крутиться в мозгу слова из горькой песни, услышанной когда-то от Музыканта на пароходе:

Глупый мотылек

Догорал на свечке.

Жаркий уголек,

Дымные колечки…

Картинка отчего-то помутнела и потемнела, перед глазами поплыли радужные пятна.

Умираю? – расстроился Кирилл. – Уже?.. Жаль. Вот бы еще полюбоваться на красоту вокруг, хоть несколько минут… Но его снова затошнило, и стало не до красоты. Бросило в жар, со лба хлынул пот, заливая глаза. Показалось, что слышит приближающийся стук копыт, отчаянные крики и выстрелы.

Глюки полезли, – равнодушно подумал Кирилл, – а может, я уже умер. Ну, и слава богу. До чего же устал.

Звездочка упала

В лужу у крыльца.

Отряд не заметил потери бойца…

С облегчением устремляясь куда-то, где наконец будет хорошо и спокойно, и не будет ни боли, ни страха, ни предательства, Кирилл уже не видел, как загороженные тканью окна располосовали яростные выстрелы. Как затрещали под ударами двери, впуская в убежище Толяна солнечные лучи и разъяренных атакующих.

Все это осталось где-то там – за чертой, к которой не хотелось возвращаться. И умирающего уже не интересовало.

Дом. 156 дней после возвращения. Даша

– Дашка, вставай!

Ее отчаянно трясли за плечо.

– Вставай, скорее!

– Что случилось?

Даша с трудом разлепила глаза.

Пошли четвертые сутки ее проживания у адаптов, и спала она в эти дни, как мертвая – через силу заставляя себя подниматься по сигналу будильника. Что такое бессонница, одолевавшая ее когда-то в Бункере – очень давно, еще до знакомства с Джеком, – и служившая Любовь Леонидовне серьезным поводом для беспокойства: «Григорий Алексеевич, ну неужели нельзя подобрать Даше нормальное снотворное? Она такая нервная!» – думать забыла. Здешние ночи проходили столь насыщенно, что, умываясь перед сном, Даша едва доносила до рта руку с зубной щеткой.

– Я проспала?

– Нет. – Рядом с кроватью стояла запыхавшаяся Лилу и совала Даше в руки одежду. – Собирайся, ехать надо!

– Куда?

– В Бункер.

– Зачем?

– Кореш твой помирает… Комбез где? Тут?

Лилу распахнула дверцы узорчатого шкафа и выдернула из него комбинезон, в котором Даша прибыла сюда. Саму Лилу тревожные события тоже явно застали врасплох: незашнурованные кеды были напялены на босу ногу, а под курткой мелькала пижама.

– Что?! – До Даши не сразу дошел страшный смысл. – Умирает? Кто умирает?

– Кореш твой, – повторила Лилу. Кинула Даше комбинезон. – Вставай! Скорее!

– Вадим Александрович! Умоляю, откройте! Очень вас прошу!

Даша заливалась слезами перед камерой, установленной у люка. Что именно случилось там, откуда прибыли адапты, где это произошло и как, ей не рассказали, спешили. Но безжизненное обожженное тело Кирилла укладывали в повозку при Даше. Сталкер с Джеком тоже не двигались, и от этого было еще страшнее. А Вадим Александрович, похоже, решил, что Даша обманывает.