Питер Маклин - Костяной капеллан [litres]

Я стоял на воздухе, пока наконец не пришёл в себя. Пятнадцать, может, двадцать минут протекло к тому времени, как я вернулся в харчевню – дрожа от холода, с заплаканными глазами и снежными хлопьями на волосах. В общей комнате осталась только Анна Кровавая. Она сидела за столом посреди комнаты, а перед ней на исцарапанных досках стояла бутыль браги и два стакана. Ничего не сказала, только приподняла бутыль и в знак приглашения повела бровями. Я запер дверь и сел напротив. Она разлила напиток по стаканам и пододвинула мне. Я осушил его одним глотком, она налила ещё. Я поднял рюмку и долго вглядывался в тёмно-янтарную жидкость, избегая смотреть на Анну.

– Не хочу об этом говорить, – сказал я.

– Ну и не надо. Пей, да и всё тут.

– Вот и ладно.

Так мы и пили, не говоря ни слова, пока бутыль наполовину не опустела. Так бывало иногда на войне. Во всяком случае, когда удавалось раздобыть выпивку. Сначала думаешь, будто хочешь излить душу в бутылку, но со временем понимаешь – в этом нет нужды.

Хочешь ты одного – утопить свои чувства, выжечь их спиртом, пока не перестанет щемить в груди.

Анна это знала. Она там тоже бывала. Ровно так же, вспомнил я, было после Мессии. Когда город пал, мы его разорили, разграбили всё подчистую – хотя там и так мало чего осталось. Вспомнил, как распили мы один пузырь на троих с Анной и Дюком на развалинах великого храма. Тогда за ночь тоже никто не проронил ни слова – только передавали пузырь по кругу, покуда не опустел. После того что мы тогда натворили, даже у Дюка улетучилась куда-то его всегдашняя удаль. По крайней мере, на какое-то время. В этом и состоит товарищество – в том, чтобы пить вместе и молчать, потому как слова не нужны.

– Кажется, – наконец, когда осталось всего полбутылки, сказала Анна, – кажется, я влюблена в Роузи.

Я взглянул ей в лицо. Выражение у неё было отчасти радостное, оттого что есть кому высказаться, и отчасти напуганное – тем, что же именно она говорит.

– Вот и хорошо, – ответил я.

– Вот только бы и она меня любила, – Анна сделала глоток, – а то ведь я до сих пор за это плачу.

Я пожал плечами.

– В этом нет ничего постыдного.

– Будущего-то, впрочем, у всего этого тоже нет, а?

– Кто знает? Может, и есть.

Анна кивнула, налила ещё. Она, Анна Кровавая, умела пить, надо ей отдать должное.

– Наверно. Надо же ей как-то зарабатывать на хлеб, это я понимаю, а когда она со мной, с кем-то ещё она быть не может, так с кого же ей деньги-то брать? Видимо, приходится мне… покрывать её недополученные доходы.

– Это уже между вами с Роузи, – сказал я. – Передо мной тебе, Анна, оправдываться ни к чему. Если ты с ней счастлива, так и хорошо.

– Счастлива – это да, – признала Анна. Сделала глоток и посмотрела мне в глаза. – А что там Эйльса, Томас? Ты-то с ней счастлив?

Пожалуй, она и впрямь могла бы меня осчастливить, если бы хоть раз выказала такую попытку. К Эйльсе у меня постепенно пробуждались чувства, которые, разумеется, были глупы и неразумны, но знать о чём-то, что это глупо, и что-нибудь делать для его преодоления – совершенно разные вещи. Эйльса ничего ко мне не испытывает, это уж я знаю наверняка. Она моя любовница, как в этом убеждены все в отряде, включая Анну. Не хотелось ей врать об этом, особенно после того, как она мне открылась, но я знал – придётся.

– Она хорошая девушка, – сказал я, натужно улыбнувшись.

– Надо признать, не так уж она проста, как я сперва подумала, – сказала Анна. – Зря это я её невзлюбила. Она далеко не дура, Томас.

– Это уж точно, – согласился я. Протянул руку за выпивкой и налил нам обоим ещё, опустошив бутыль. – Не люблю находиться в обществе дураков.

Анна засмеялась и сделала глоток:

– Тогда твой братец тебя, должно быть, подбешивает.

Я замер, не донеся стакан до рта, хотел ответить резко, но удержался – Анна такого не заслуживала. Йохан, конечно, дурак, а Анна, конечно, не дура, так что и она это понимает. Я поставил нетронутую рюмку на стол и взглянул на Анну:

– С ним бывает сложно. С Йоханом то есть. Он ведь мой младший. И детство у нас было… тоже сложное. Я за ним присматривал, как умел, но старался изо всех сил.

Припомнилось мне, что Анна рассказывала о своём собственном детстве. То, что претерпели мы с Йоханом, было с этим не сравнить. Даже рядом не стояло.

– Я не хотела… – начала Анна. Она явно смутилась, я же вовсе не желал её смущать.

– Да нет, всё в порядке, – говорю я. – Он меня и впрямь подбешивает, что верно, то верно… У меня… Я перед Йоханом в неоплатном долгу, Анна. С самого нашего детства. Надо было мне кой-чего сделать… Я и сделал, но опоздал, а брату из-за этого досталось. Крепко досталось, а я мог бы это пресечь – а не пресёк, покуда не стало слишком поздно. Вот поэтому возле меня всегда есть место для брата. Не по правую руку, нет, там-то твоё место, но всё-таки есть и для него.

Анна лишь кивнула:

– Схожу ещё за бутылкой.

На следующее утро в черепе у меня гудело, словно подняли стрельбу разом все пушки Абингона. Я лежал в постели, прикрывал глаза рукой и страдал. Я знал, что заслужил эту головную боль. Вместе с Анной мы почти уже добили вторую бутыль, пока наконец не признали своё поражение и не отправились ползком по койкам. Причём именно ползком. В ладонях у меня до сих пор было полным-полно заноз – видать, я и вправду тащился по неструганым деревянным ступеням к себе в комнату на карачках, будто зверь лесной.

По собственному опыту знаю, что я, когда пьяный, не особенно разговорчив, так что можно было надеяться: ничего лишнего я во хмелю не сболтнул. Да даже если и сболтнул чего, вряд ли Анна вспомнит больше, чем помню я сам.

Пока я так валялся на своём пропотевшем ложе, ко мне постепенно, обрывками, возвращалась память. Я вспомнил, как Анна мне открылась. Вот она по синей будке как раз-таки словоохотлива, и я задумался, о чём она может беседовать с Роузи по ночам. Надо будет не забыть об этой догадке. Теперь я вспомнил: о том, что происходит у них в постели, она поведала больше, чем мне действительно хотелось бы знать, но, полагаю, не больше, чем любой другой вояка, когда хвастает о бабах. От этой мысли я, несмотря на похмелье, улыбнулся и с усилием сел на постели. Анна Кровавая была мне добрым другом, и я не стану распространяться о том, что она мне в ту ночь наговорила. Это, как по мне, её личное дело, и ни до кого другого никак не касается.

Я заставил себя сходить по малой нужде, умыться и одеться, а потом, нетвёрдо держась на ногах, спустился в харчевню. В общей комнате завтракали пивом и чёрным хлебом Мика и Хари – к ним я и подсел.

– Поздно вчера легли, начальник? – поинтересовался Мика.

– Да уж, – ответил я.

Хари взял трость и захромал подать мне кружечку некрепкого пива, я нехотя отхлебнул. Мне, понятно, полегчает, но, сказать по правде, пересилить себя было непросто.