Генри Олди - Рассказы ночной стражи [litres]

– Лицо. Ваше лицо!

Камбун сел. Пожал плечами:

– А что с моим лицом?

– Оно есть. У вас есть лицо!

– Рэйден-сан, вы не в себе. Я бы сказал, что на вас лица нет. Но лучше я промолчу, хорошо?

В звенящей тишине я повернулся к мертвецу, пронзенному мечом. Не знаю, чего я ждал, но только не того, что увидел. На земле лежал южный варвар – мужчина лет пятидесяти, нагой как при рождении. Его телосложение…

«Самурай в маске лисы, – пришли на ум слова Фирибу-доно, – сражается как человек высокого роста, с длинными ногами и руками. Внешне он вовсе не таков, нельзя понять, откуда у него эти ухватки. Если бы я не знал, что некий hidalgo пропал без вести и наверняка умер, я решил бы…»

Сейчас Мигель де ла Роса был таким, каким его помнил Филипп Уртадо де Мендоса. Только дон Филипп помнил его живым, а мы видели его мертвым.

Я слышал, как Фирибу-доно что-то шепчет: наверное, молитву. Голос его срывался от слез, превращался в рыдание. Требовалось чудовищное усилие, чтобы опять вернуться к звукам человеческой речи.

Лицо.

Да, лицо.

Высокие скулы, впалые щеки. Острая бородка. Тщательно подстриженные усы вьются на концах. Лоб с глубокими залысинами. Две складки между бровями. Нос, похожий на орлиный клюв. Мешки набрякли под глазами. Веки плотно сомкнуты. Кажется, что рука друга только что закрыла покойнику глаза.

Я изучал прежнее лицо Мигеру, желая запомнить его навсегда.

– Это был я? – спросил Камбун.

Воскресший стоял у меня за спиной.

– Это был он, – невпопад ответил я.

И поправился:

– Стал он.

Камбун промолчал. Хотелось бы верить, что он меня понял. Потому что я сам себя не понимал. Да, господин Сэки, вы были правы. Это знание сильно отягощает жизнь дознавателя. Еще больше оно отягощает отношения дознавателя со слугой.

Дальнейшие отношения дознавателя с новым слугой.

Камбун выдернул меч из тела. Провел кончиками пальцев по клинку, испачкался в крови.

– Славный удар, – сказал Ивамото Камбун, обращаясь к мертвецу. – Ты ведь бил изо всей силы? Не задумывался, убьешь или умрешь? Это хорошо, это правильно. Я бы не смог нанести лучшего удара. Примите мою благодарность, Мигеру-сан.

Его поклон.

На коленях, до земли.

Жаль, что Мигеру не видит.

– Великий господин! – откуда-то вынырнул переводчик, весь в растерзанных чувствах. Одежда его пребывала в живописном беспорядке. – Ваша светлость, этот варвар обращается к вам с нижайшей просьбой! Он умоляет отдать ему тело Мигеру-доно. Они хотят похоронить его в море по своему обычаю.

Не знаю, как хоронят в море. Не знаю, каков обычай у варваров. Но думаю, я бы согласился.

Сёгун отказал.

– Этот самурай упокоится здесь, – велел Кацунага. – Он ляжет в могилу в белых одеждах, расписанных текстами священных сутр. Мы сами дадим ему посмертное имя. Святой Иссэн будет служить у алтаря. Инспектор, распорядитесь, чтобы в деревню доставили святого Иссэна. И поторопитесь!

Его светлость повернулся к варварам:

– Если вы, – переводчик затарахтел, кланяясь, – желаете провести дополнительный обряд упокоения по своему обычаю, мы не возражаем. В деревне есть кладбище со знаками вашей веры. Вы что-то хотите добавить?

– Они просят убрать гирлянды, великий господин!

– Что?!

– Гирлянды на кладбище. Фонарики, воздушные змеи. Они просят убрать все это перед погребением.

– Разрешаем, – кивнул сёгун. – Гирлянды и змеев пусть уберут. Фонари приказываем оставить. Надо же осветить душе покойного путь в загробный мир? Даже варвары должны это понимать.

И повернулся ко мне:

– Рэйден-сан, мне интересно ваше мнение. Здесь много убивали и умирали без фуккацу. Почему же сейчас, в случае с вашим слугой и господином Ивамото, оно свершилось?

– Храм рухнул, ваша светлость.

– Что вы имеете в виду?

Я указал на сгоревший храм:

– Дом с крестом сгорел, господин мой. Руины не имеют силы. Фукугахама снова Чистая Земля.

Будь первый министр жив, я бы напомнил ему о своих угрозах.

Небо горит над монахом.

– Святой Иссэн, – прошу я. – Вы не могли бы пересесть?

Старик хитро щурится:

– Это не поможет, Рэйден-сан. Куда бы я ни пересел, небо останется на месте.

– Да, – соглашаюсь я. – Но если вы сядете здесь, карнизы Вакаикуса скроют заход солнца от меня. Я буду смотреть на вас без страха.

– Я настолько ужасен?

– Не вы, небо.

С недавних пор я не могу спокойно смотреть на закат. Все время кажется, что это пожар, в котором сгорает незыблемость моих представлений о мире. На храмы я тоже смотрю с беспокойством. Вдруг они вспыхнут?

Вчера мы вернулись в Акаяму.

– Зачем она это сделала? – спрашиваю я.

– Кто?

– Госпожа Такако. Зачем она согласилась убить мужа?

Старик пожимает плечами:

– Я далек от мирских забот. Но я слыхал, что жена сёгуна бесплодна. Если молебен пред ликом милосердной Каннон не дал бы результатов, господин Кацунага изгнал бы ее. Пожалуй, заставил бы принять монашество.

Я вспоминаю госпожу Такако, похожую на яркую бабочку. Монахиня? Да, такая судьба не для нее.

– Умри сёгун без фуккацу, – я размышляю вслух, – госпожа стала бы его вдовой. Это значит усадьба, слуги, содержание от казны. Но госпожа должна была понимать, чем рискует. Фудзивара собирался убить ее сразу после того, как она покончит с мужем.

– Глупость? – предполагает настоятель. – Слепая надежда?

– Скорее расчет.

– Я не понимаю вас, Рэйден-сан.

В кронах деревьев щебечут птицы. Колышется молодая листва. Здесь птицы поют громче, чем позади храма, над крохотным кладбищем. Там обрастает мхом камень над могилой бабушки Мизуки. Прах бабушки лежит в земле, сама же бабушка ждет меня дома. Я зову ее отцом.

Можно ли жить в таком мире, сохранив здравый ум?

– Думаю, министр первым делом обратился к госпоже Такако. И что же? Она отказалась. Поняла: убей она мужа еще в начале праздника, и министр выйдет сухим из воды. Ей надо было, чтобы министр замазался грязью. Поэтому покушение стало делом рук министра. Делом первым, с которого все началось. Если бы что-то пошло не так, настала бы очередь госпожи.

Я вздыхаю. Мне жалко бабочку.

– Госпожа полагала, что министр, поднявший мятеж, у нее в руках. Что он испугается разоблачения. Не поднимет на нее руку в случае победы, откупится усадьбой и содержанием…

Я тоже стараюсь не поднимать руку лишний раз. Лекарь уверяет, что мое плечо в скором времени заживет, что молодость быстро врачует раны. Но сейчас мой удел: мази, повязки и сдержанность в движениях. При моей порывистости это хуже пытки.

– Она надеялась успеть: покинуть Фукугахаму, вернуться в мир, где царит фуккацу, где госпожа будет в безопасности. Да, вы правы: тут и глупость, и слепая надежда…