Джей Кристофф - Танцующая с бурей [litres]

Небо вокруг них стало красным, как кровь, чернея у горизонта, на севере, откуда шли тучи. Они летели навстречу бурному шторму; великий зверь, умирающий человек и плачущая девушка. Медленно кивнув головой, арашитора закрыл глаза, поймал угасающие мысли мужчины и, крепко держа их в лапах, перенес через огромную пустую пропасть в голову ждущей девушки.

ЮКИКО.

…Отец? Как?

СНАЧАЛА КЕННИНГ БЫЛ МОИМ, А ПОТОМ СТАЛ ТВОИМ.

Ты помог мне. Я чувствовала тебя.

ТЫ В БЕЗОПАСНОСТИ? ВСЕ ЗАКОНЧИЛОСЬ?

Мы в безопасности, разве ты не видишь? Мы летим, отец. Мы – летим.

Я… Я НЕ МОГУ ПОДНЯТЬ ГОЛОВУ.

Она сжала его руку, сморгнула слезы.

Тогда посмотри нашими глазами.

Он закрыл глаза. Под ними простирался остров: перемежались полосы коричневого и зеленого, волновался океан красных цветов. Вдали, за фронтом осенней бури, виднелись горы – темные тени Йиши с вершинами, окутанными туманом. Они видели молнию, чувствовали ветер на коже. Буря крепко держала их в своих руках, озон и гром призывали вернуться домой.

Я ВИЖУ, ИЧИГО.

Отсюда, с высоты, все так красиво.

ДА.

С его пальцев капала кровь, проливаясь на землю тихим дождем. Зарокотал гром, напевая свою штормовую песню. Он думал о том, как поет Наоми у очага, а рядом с ней – Сатору. Он думал о том, как бродит в высокой траве Касуми, и ветер играет в ее волосах. Он показал ей эти картины.

ОНИ ЖДУТ МЕНЯ.

Нет.

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЮКИКО.

Нет, не смей прощаться со мной.

Она замотала головой, желая скинуть тьму, направляя ему в мысли упрямые вспышки теплого света. Зародившийся в ней страшный крик вырвался за пределы ее разума длинной дрожащей нотой горя. Эхом отозвался Буруу, и вместе они взревели наперекор смерти, словно могли ее напугать.

Останься с нами.

Я НЕ МОГУ.

Не оставляй нас одних.

ПОЗВОЛЬ МНЕ УЙТИ.

Нет. Если ты уйдешь, значит, все было напрасно.

СДЕЛАЙ ТАК, ЧТОБЫ ЭТО БЫЛО НЕ НАПРАСНО.

Масару закрыл глаза, почувствовал, как гладит его по щекам ветер, как убегает у него из-под ног истекающая кровью земля. Раздался последний раскат грома, и Масару погрузился в благословенную тишину.

Он улыбнулся.

СДЕЛАЙ ЧТО-ТО ВЕЛИКОЕ.

Сумико молилась.

По Дворцовому пути змеилась процессия из нищих монахов в смертельно-белых одеждах, их бритые головы низко склонились к земле. В руках, между вытянутыми пальцами, они несли погребальные свечи, пламя которых трепетало, сливаясь с лучами рассветного солнца, медленно поднимавшегося над черными водами залива Киген.

Сорок девять дней минуло со дня смерти сэйи-тайсёгуна. Сорок девять монахов молятся за его перерождение после сорока девяти ночей, проведенных при дворе Энма-о. Согласно традициям, души мертвых перерождаются в час Феникса, когда дневной свет изгоняет темную ночь. Они двигались навстречу восходящему солнцу под мрачный бой барабанов, воздух был наполнен благовониями и звуками скорбной песни, как будто они могли что-то изменить. Толпа собралась поглазеть на процессию. А Сумико – просто еще одна нищенка в толпе. Каждый зритель шептал собственные молитвы, прятал свои мысли и думал о том, что же будет дальше.

Война с гайдзинами забыта. Дзайбацу готовы драться друг с другом. Тигр и Феникс, Дракон и Лис – все хотят занять пустой трон островов Шимы. Капитулы гудят, как гнезда шершней, сбитых с деревьев. Гильдийцы призывают к спокойствию, наблюдая, как собираются их создания среди дымящихся полей мертвой земли, готовые уничтожить друг друга.

В голове Сумико расцветают опасные мысли: мысли, возникшие недавно и не дающие ей покоя. Мысли о том, что мир следует устроить получше, чем сейчас.

В полночь они собираются в богадельнях и слушают радио. Она и ее друзья слушают пиратские передачи и задаются вопросом, правда ли говорится в них. Потрескивая, металлический голос из динамиков вещает по выходным о том, что они рабы чи, рабы тех, кто контролирует топливо. Рассказывает о том, что Гильдия превращает пленных гайдзинов в иночи. Топливо, создающее их Империю, сделано на крови. Острые, как бритвы, металлические зубья шестеренок на самом деле смазаны кровью убитых невинных людей. И хотя министерство связи опровергает эти заявления, все заметили, как быстро сократились поставки иночи после ухода армии Шимы с фронтов. Как взлетела цена на удобрение, когда неболёты, доставлявшие рабов, начали возвращаться пустыми, с урчащими от голода трюмами.

Неужели это правда? Неужели мы были так слепы?

Долгими ночами люди снова и снова перешептывались, задавая один и тот же вопрос.

Неужели все это было куплено ценой жизни невинных людей?

Беспорядки из-за передачи об иночи были быстро и жестоко подавлены. И теперь в мегаполисах кланов наступил непростой мир. Хрустели под ногами осколки разбитых стекол. Применение силы отложено до тех пор, пока не кончится траур. Сорок девять дней хрупкой нестабильной тишины. Сорок девять дней все ждут, кто займет трон теперь, когда династия Казумицу потеряла своего единственного сына.

Сумико беззвучно молилась, не отрывая глаз от земли. Не за Йоритомо, сэйи-тайсёгуна Империи, но за людей, которых он уничтожил. За женщин, детей, стариков и слабых. За узников, которых тащили на холм в дом капитула, чтобы они умерли от страха и одиночества, за тысячу миль от дома. За солдат, которые погибли на чужбине, сражаясь в войне ради лжи и страха перед пустыми топливными баками. За голодных нищих, за инакомыслящих, которых заставили замолчать. Даже за великого Черного Лиса Шимы. За каждую душу, что отправилась в путь из-за жадности, высокомерия и безумия.

Началось все с малого. Кто-то поставил несколько поминальных табличек, чтобы отметить место смерти Черного Лиса возле Пылающих камней. Никто не знал, кто их установил. Потом их число достигло дюжины. А потом и сотни. Сначала охранники пробовали убирать таблички и бумажные цветы, оставленные, чтобы почтить память погибших, но вскоре на Рыночной площади стояли тысячи ихай. Молчаливое обвинение, кладбище для бесчисленных тел, не преданных земле, не обретших своих могил.

Сумико и сама сделала одну табличку. Простая каменная табличка, на которой вырезано имя ее матери. Черная, как кровь, которой она кашляла перед смертью.

В толпе раздался крик, и его подхватили десятки голосов. Люди указывали пальцами в небо. Их переполняли удивление и трепет. А по толпе, словно рокочущий прибой, катилось одно слово. Сумико подняла голову, и молитва умерла на ее губах.

«Арашитора».

С севера, подгоняемый ядовитым ветром, на фоне занимающегося кровавой зарей неба плыл величественный черный силуэт. Он парил над головами под вздохи и восторженные возгласы, направляясь к Дворцовому пути. Шествующая там скорбная процессия рассыпалась в беспорядке, торжественные ряды монахов и зрителей смешались с бегущей толпой, тысячи людей нарушили стройные ряды и бросились за зверем, летящим над улицами.