Марк Лахлан - Оборотень. Новая жизнь [litres]

Собственный голос эхом отозвался у Макса в голове. Почему он в последнее время так часто сквернословит? На самом деле Макс ненавидел ругань, и не столько из ханжества, сколько потому, что это казалось ему проявлением неуверенности в себе, как будто таким образом он доказывает свою крутизну друзьям-мальчишкам. Во всем виноват стресс, заключил Макс. Он сейчас просто сам не свой.

Макс заглянул в ящик. Дно было выстелено соломой, которая дурно пахла. Больше сквозь узкую щель он ничего не разглядел. Таким образом, теперь в этой крошечной кладовке для швабр, помимо его самого и парнишки-подростка, будет еще и рептилия. Как и многое из того, что с ним происходило, это было настолько нелепо, что могло бы показаться смешным. Хотя… как на это посмотреть.

Макс открыл дверь каморки ключом и, увидев Михала, который испуганно смотрел на него широко открытыми глазами, будто загнанный в угол зверек, сразу же вспомнил, зачем уходил.

– Не цыган, – сказал Макс.

– Не цыган. – Михал усмехнулся.

Впервые за все время их знакомства Макс видел на его лице подобие улыбки.

– Курить.

Макс щелчком выбил ему сигарету из пачки «Салема», а сам взялся за телефонную трубку. Позвонив в лагерь, он попросил позвать начальника Хааса. Его соединили.

– Да? – отозвался Хаас.

Макс представился.

– Что мы можем для вас сделать, педик?

– Что вы сказали?

– Я говорю, что мы можем для вас сделать, доктор?

«Как это тяжело, – подумал Макс. – Даже среди всех этих ужасов, которые ежедневно творятся в замке и обслуживающем его разрастающемся трудовом лагере, люди находят время на то, чтобы фантазировать о том, чем он может заниматься день ото дня в крошечной кладовке с четырнадцатилетним юношей, на которого навешен ярлык гомосексуалиста. Им не приходит в голову, что он защищает Михала просто из благородства, хочет спасти этому ребенку жизнь. Но если бы даже это было и не так, для Макса все было бы еще более опасно. Он чувствовал, как в его душе закипает злость, и изо всех сил постарался сохранить вежливый тон.

– У меня есть для вас ошеломляющие новости, – сказал он. – Вы знаете мальчика по имени Михал Вейта?

– Вашего маленького друга? Этого толстяка, которого нельзя наказывать?

Хаас имел наглость называть заключенных толстяками. Михалу до сих пор не хватало пяти-шести килограммов для нормального веса, хоть Макс его и подкармливал. Однако по лагерным стандартам мальчик считался растолстевшим.

– Надеюсь, вы сейчас сидите и не упадете от удивления. Он не цыган.

– Я это знаю.

– Знаете?

– Ну да, у нас тут есть несколько цыган, и они сразу же мне так и сказали. Мы направили этого мальчишку к ним в бригаду, но цыгане его не приняли. Тогда мы добавили в его характеристику слово «коммунист», но и те от него отказались. После этого мы решили, что он, должно быть, гомик, так что теперь он проходит у нас по всем трем статьям. В результате, должен вам признаться, у меня от этой неразберихи голова идет кругом. Я уже хотел его пристрелить, чтобы не возиться со всеми этими бумажками и иметь возможность привести документацию в порядок, но тут встряли вы со своим запросом и мы подумали, что будет лучше спихнуть его вам.

– Но ведь этот мальчик никоим образом не может быть врагом Рейха. Его нужно отпустить.

– Ну, что-то за ним все-таки есть, иначе он бы не был у нас.

– Это ошибка. Все просто и ясно – ошибка.

– И да, и нет. Его записали как цыгана и присвоили ему номер. Так что с нашей точки зрения он – цыган. А также коммунист. И гомик. Хоть и не еврей. Его спасло то, что ему не делали обрезания. Мы проверяли.

– Вы должны изменить его классификацию.

– Это невозможно, – вздохнул Хаас. – Вы хотя бы представляете, какую бумажную бурю это поднимет, если я намекну этим тварям на то, что они могут отсюда выбраться? Тогда у нас вообще останутся только свидетели Иеговы, а они – думаю, теперь вы и сами это уже знаете – компания абсолютно неинтересная.

У Макса не было слов.

– Этот мальчик не должен здесь находиться. Это же смешно. Это… не знаю… аморально, в конце концов.

В трубке повисло молчание.

– А вот этого не надо, доктор, – наконец сказал Хаас. – Я недавно переодел брюки, но, если вы будете продолжать в том же духе, я просто описаюсь от смеха. Вы вообще в каком мире живете? Когда в последний раз оглядывались по сторонам?

– Отпустите его, – не отставал Макс.

– Скажите «пожалуйста».

– Пожалуйста.

– Правильно «пожалуйста» говорят не так.

– А как правильно говорить «пожалуйста»?

– Правильно «пожалуйста» говорят монетки – дзинь-дзинь! – объяснил Хаас. – Мне нужно обеспечить свою старость, док.

Макс кипел от ярости, но продолжал себя контролировать.

– Я подумаю, что можно сделать, – ответил он.

– Пять сотен марок или вечер наедине с вашей супругой, – продолжал Хаас.

– Что вы сказали?

– Я просто пошутил. Шесть сотен будет достаточно.

Макс бросил трубку. Михал вопросительно смотрел на него.

– Все будет хорошо, – сказал ему Макс и потрепал мальчишку по голове.

Михал улыбнулся и вытянул еще одну сигарету из верхнего кармана его кителя.

– Спасибо, – с сильным акцентом сказал мальчик. – Огоньку?

Доктор помог ему прикурить и, усевшись, задумался. Шестисот марок у него не было. Тогда каким образом он выкупит свободу этого мальчика? По-видимому, с помощью успешных экспериментов. С другой стороны, что можно считать успехом? Как получить подтверждение телепатии – явления, не существующего в природе? Этот вопрос преследовал Макса с тех пор, как он появился в Вевельсбурге, и постоянно вертелся у него в голове. В его каморке стало трудно дышать от дыма, и Максу захотелось выйти на свежий воздух и спокойно подумать.

Оставив ящик с крокодилом у дверей, а Михала с пачкой сигарет – внутри лаборатории, Макс спустился во внутренний двор замка. Наружные отделочные работы подходили к концу; леса уже демонтировали, и было даже приятно посидеть в конце лета в густой тени возвышающихся над головой стен и спокойно покурить.

– Фоллер. Хайль Гитлер.

– Штурмбанфюрер Хауссман. Хайль Гитлер.

Толстая задница Хауссмана промелькнула мимо Макса – профессор направлялся во внутреннюю часть замка. Макс даже не рассмотрел его толком, лишь уловил краем глаза, что размытое пятно, серое с розовым, – офицерская форма плюс лысина, – скрылось в темноте входа. Что-то звякнуло-стукнуло – и вот Хауссмана уже нет.

Звякнуло? Ключи! Вот и подсказка! Внезапно Макс увидел в этом свой шанс. Опасливо оглядевшись по сторонам, он направился к двери Аненербе. Макс не ошибся: она была открыта – Хауссман не стал ее запирать. Макс шагнул через порог.

Оказавшись внутри, он оглядел безукоризненно опрятный интерьер. С чего же начать? Макс точно знал, что именно ему нужно искать, – какие-то подробности того, чем занимается фон Кнобельсдорф. Как уже не раз отмечалось, Макс был дилетантом и прекрасно понимал: простейший способ выполнить творческую работу – это скопировать ее у кого-нибудь.