Олеся Строева - ДАзайнеры [litres]

Путешествия по другим окрестностям Полиполи также не принесли особых результатов, поскольку все археологические находки доисторического периода были давно перевезены в музеи. Он тщетно искал проторунические символы в народных промыслах и сувенирах, выставленных на продажу на ярмарках. В небольшой деревне Остуни в четверти часа езды от Полиполи сохранился старый средневековый город на холме, но и там кроме туристических товаров он не нашел ничего ценного. И каждый раз, возвращаясь в родную крепость, он облегченно вздыхал, радуясь своему тайному убежищу от суеты массовой культуры.

Однажды, возвращаясь со станции, входя в Centra Storico через арку со стороны собора, он заметил знакомую девушку в белом платье. Он не видел ее с прошлого года и решил, что она не местная. Сердце его подпрыгнуло. Она тоже узнала его, улыбнулась в ответ и помахала рукой. С того дня он часто стал встречать ее на узких улочках городка и наконец решил во что бы то ни стало познакомиться с ней. И однажды вечером, это случилось на площади Roma, недалеко от джелатерии, где она обычно сидела на скамейке с кем-то из родственников. Кочубей вычислил, что именно там сможет найти ее, и решительно направился навстречу судьбе. Ему хватило смелости заговорить с ней, хотя щеки его горели, а голос хрипел. Она очень удивилась тому, что Кочубей приехал из России. Возвращаясь домой с номером ее телефона и договоренностью пойти завтрашним вечером в кафе, он буквально прыгал по улице, как мальчишка, привлекая внимание прохожих.

Утром он отправился, как обычно, на пляж. Улыбка самопроизвольно расплывалась по его лицу и стекала на близлежащих загорающих. Одна его знакомая местная пышногрудая итальянка поинтересовалась, чем вызвано это блаженство. Кочубей простодушно ей все рассказал. Та принялась расспрашивать, кто эта девушка, и по описанию сразу догадалась, о ком идет речь.

– Только ведь она не итальянка, – ехидно проговорила Паула. – Она албанка.

– Как албанка? – удивился Кочубей. – Да какая разница. Красивей девушки я не встречал, – прибавил он.

Видимо зря, поскольку Паула сразу переменилась в лице и перестала общаться.

«Боже мой, – подумал Кочубей. – Так она же иллирийка!»

Он плавал под водой с открытыми глазами и, погружаясь, каждый раз в бирюзовое флуоресцентное пространство, светящееся изнутри, вдруг начинал остро и глубоко понимать «дурную веру» Сартра. Как мы ограничиваем себя надуманными ролями, а ведь нет ничего естественнее, чем сказать человеку «я тебя люблю», потому что это как море и солнце. Да, любовь как море, ласковое и мягкое, такое же бесконечное, как лето в Италии. Чувство вечного солнца и красоты, обостренного и гипертрофированного. Этот сводящий с ума цвет azzuro заливал ему уши, глаза и нос, затопляя всего его изнутри, и в нем, в этом цвете, являлось Кочубею как мираж прекрасное лицо. Она была как архаическая кора, не та классическая античная чувственная Афродита, нет, нет, а как раз та идеальная, симметрически выверенная гармоничная кора времен, воспетых Ницше. Правильность и лаконичность, минимализм с оттенком строгости, ритм складок как единственное украшение, само воплощение древнегреческого Космоса.

Они встречались по вечерам на террасе его дома. Террасой итальянцы называли обычную плоскую крышу с каменными бортиками, но это был настоящий рай для них двоих, единственный уединенный островок во всем городе. Они сидели на подушках, пили вино, ели персики и смотрели в черное небо, где периодически пролетали кометы. И тогда этот волшебный звездопад не казался им чудесным явлением. Чудом были они сами, отражаясь в карих глазах друг друга. И одновременно в этих глазах открывалась бездна, водоворот времени, бесконечность и небо с кометами. Он решил так и называть ее: Кора или Кариатида, тем более выяснилось, что она была наполовину гречанкой. Страсть с такой силой захватила его, что на время он забыл обо всех миграциях гиперборейцев, иллирийцев, этрусков и кельтов. До отъезда домой оставалась всего неделя.

На прощание Кочубей решил сделать ей странный подарок. Как-то раз, еще до знакомства, он нашел на пляже небольшой гладкий камешек – ничего особенного в нем не было, но он непроизвольно сунул его в карман. Потом по пути с моря он по обыкновению зашел в Cattedrale, где камешек случайно выпал из кармана и, упав на гранитный пол, раскололся на две половины. Причем половины были абсолютно равными, без сколов, что совершенно поразило Кочубея. Тогда он подумал, что, возможно, это какой-то таинственный знак, и забрал камень домой, решив, что для чего-то он ему должен пригодиться. И вот настал момент, когда стало понятно, для чего он нужен. Кочубей купил баночки с краской и кисточку, покрасил камешек голубым акрилом, оранжевым начертил на нем руну Хагель, так, что пересечение снежинки приходилось на разлом. Потом он купил деревянную шкатулку и раскрасил ее подобным же образом. Камешек завернул в мягкую тряпицу и положил в шкатулку. В последний вечер на террасе он преподнес ей свой магический подарок:

– Эта руна Хагель, она состоит из двух частей, одна изображает бога с поднятыми руками, а другая с опущенными. Древние люди так изображали год, период цветения и увядания. А целиком руна означает весь цикл жизни, кстати, она очень похожа на русскую букву Ж, с которой начинается слово жизнь. Выбери для себя половинку, а другую я заберу с собой в Россию.

– Я приеду к тебе, – сказала она, – я обязательно приеду к тебе в Москву. И когда мы снова увидимся, мы соединим половинки, да?

Рыжебородый Лёва стоял на огромной рыбе, покачиваясь и еле удерживая равновесие, поскольку рыба в свою очередь то и дело норовила соскользнуть с капители коринфской колонны. Одна рука Лёвы была поднята над головой, а другая опущена. В опущенной руке он держал ведро с водой, что крайне усложняло задачу, а в поднятой шестилучевое колесо.

– Где бы нам еще восьмилепестковые цветы достать? Коринфская колонна меня как-то смущает, – почесывал затылок худощавый блондин, оглядывая странную композицию и сверяясь с текстом в книге.

– Цветыыыы, – протянул Лёва, – я так долго не протяну.

Худощавого блондина звали Тюкин. Он, по его же собственной версии, был венгром, от чего всю свою сознательную жизнь, проведенную в уездном городе N, посвятил изучению венгерского языка и культуры своих предков. Ко всему прочему он был музыкантом и лидером собственной группы, для которой сочинял песни на своем исконном, то бишь венгерском языке. Музыка, которую играли Тюкин и компания, была чем-то вроде альтернативного рока или, как сейчас модно говорить, инди-рока – обо всем, что не вписывается ни в какие рамки, а иногда может оказаться совершенной пошлятиной.