Олеся Строева - ДАзайнеры [litres]

Волна свежего воздуха прокатилась по улице, смывая всех на своем пути. Захлебываясь в сладком запахе почек, прохожие неслись вниз по тротуару, ловя на ходу солнечный дождь. Раскаленная звезда разбрасывала миллионы искр, отражалась в лужах, стильных темных очках и зеркалах автомобилей. Поток бурлил и плескался, увлекая за собой жителей города и смешивая их в один оранжево-красно-желто-зеленый калейдоскоп веселых воздушных шариков, поддавшихся легкомысленному дуновению ветерка. Это был просто хороший весенний день.

В узкую щель между ресницами кольнул холодный луч дневного света. Слепящая реальность ввалилась в сознание и надавила на легкие, огромным катком протащившись по расслабленным нервам, сминая осколки ночного дыхания. Карелин нащупал ботинком пол, натянул майку. Громыхнула попавшаяся на пути пепельница. Журчание воды в ванной разъедало остатки настроения. Восстановил содержание никотина и кофе в крови. Серость постепенно затопляла внутренние органы. Он посмотрел в окно на город: детское повизгивание, сплетни, красивые девушки вперемешку с мусором. Его отвлекла смятая бумажка в кармане. В коридоре он наткнулся на кусок тетрадного листа, исписанного женским почерком. Глухо стукнула по барабанным перепонкам входная дверь.

Шум уличной жизни немного вернул вкус к существованию. Продавщица лениво поменяла чек на батон и пакет молока. Кто-то окликнул Карелина с другой стороны тротуара. Он, колеблясь, остановился. Петров обиженно заявил, что долго ждал его звонка и что они вчера договорились идти к Кроту обмывать новый диск. У Карелина еще остались деньги на две бутылки пива. Брякнул лифт и медленно пополз вверх по внутренностям многоэтажки.

Крот вышел на площадку: голова его была замотана в полиэтилен, и на лоб стекали струйки мутной жижи. Курить он любил «Приму», поэтому в квартире стоял натуральный запах табачных плантаций. Карелин отхлебнул пару глотков и принялся листать журнал с большой непонятной немецкой надписью на ободранной обложке. Петров рассказал что-то смешное, потом они вспомнили несколько любимых фильмов, и Крот засобирался уходить.

Попрощавшись, Карелин вылез на своей остановке, зашел в звукозапись. Завоза еще не было, Валера не работал. Он завалился в кухню, поставил молоко в холодильник и отхватил кусок батона. Зазвонил телефон. Завтра нужно было зайти в контору – появилась работа. Карелин затянулся, не ощущая дыма, посмотрел на будильник и бухнулся на диван. Глаза бродили по потолку, натыкаясь на голую лампочку, глупо торчавшую посреди белого пространства. Голова не производила совершенно никаких мыслей. В ушах звенела дурацкая мелодия, которую он подцепил, проходя мимо ларька.

Очнулся Карелин от ощущения чьего-то присутствия. Он потянулся и сделал недовольную мину. Она хорошо выглядела. Он даже соскучился, но не подумал о том, что это нужно как-то выразить. Она хотела казаться немного грубоватой и равнодушной. Это их обоих устраивало, потому что они слишком хорошо понимали друг друга. Карелин размешивал кофе и слушал, как прошел ее день. Какой-то частью головы он осознавал, что это было интересно, так как все, что было связано с ней, ему было интересно. Она знала, что он ее не слушает. Потом было что-то еще. Приходил Лёха, и она немного развеселилась. Когда совсем не о чем стало говорить, она притворилась уставшей и легла спать. Карелин слышал, как она еще долго не могла уснуть.

Он вышел на улицу, посмотрел на черное небо и набрал в легкие прохладную темноту ночи, так, что защипало глаза. Город покачнулся и засмеялся Карелину в лицо. Вот оно, началось. Карелин безумно улыбнулся. Там, внутри, все прыгало и выплескивалось наружу. Как классно было жить! Он купил сигареты, забежал через две ступеньки на свой седьмой этаж. Запыхавшийся ввалился в кухню и достал из коробки под столом ворох бумаг. Он долго зачеркивал предыдущую писанину, пока где-то там не прорвало последний шлюз, и ему уже ничего не могло помешать.

Когда стало светать, Карелин, измученный, докурив последнюю сигарету, пошел в комнату. Стянул джинсы и неуклюже залез под одеяло. Она сама открыла глаза. Ей захотелось курить и спрашивать его какие-то сложные запутанные вещи. Он отвечал ей совсем не то, что было нужно, но слова все равно ничего уже не значили. Скоро он уснул. Он был по-настоящему счастлив.

Есть ли что-то в твоей жизни, с чем можно было бы остаться на Титанике? Любовь, музыка, семья, творчество? Время, время, время. Когда он придет, твой Титаник? Цени минуту, час, день. Успевай быть человеком. Каким будешь ты в панике? Цепляться за обломки? Зачем прыгать раньше времени? Глупая надежда на спасение в океане. Продлить жизнь на час на корабле. Кому отдать место в шлюпке? Как потом жить и зачем? Считать себя настолько ценным, чтобы занять чье-то место. Люди, люди, люди. Идете по головам друг друга, топчете друг друга. Толпа неуправляема, животный страх охватывает все стадо. Ты уже не видишь ни себя, ни кто рядом с тобой. Что нужно иметь внутри, чтобы не подчиниться потоку?

Страшно захлебнуться, но не страшно умереть, когда рядом ты или то, что дороже всего: для музыканта – скрипка. Но вдруг я не буду знать, что с тобой, ведь только вместе мы сможем все.

Зачем притворяться, выбирать себе не то, что ты хочешь на самом деле, – ведь ты на Титанике! Он сорвет маски рано или поздно. Глупые интересы, связывающие людей, – что они стоят? Кто имеет право решать – спастись тебе или погибнуть? Но дети должны жить дальше – вот единственное, что ясно.

Бритвой носа разрезая пелену воздуха, он летел навстречу смерти. Черная печать гибели красовалась на слепящем борту между аккуратно нарисованными буквами. Окурок полетел в море со стильной небрежностью впустую прожитого момента. Брызги смеха рассыпались по палубе, пренебрегая необдуманной минутой. Шорох шелка и мягкое движение кружев на верхней палубе растягивало бесполезное мгновение до бесконечности. Лампочки чувств, мусор мелочных обид, конфетные обертки кокетства, спичечные домики планов, серная кислота ревности, колокольчики легкомыслия, фарфоровые блюдца чопорности и высокомерия, клетки корсетов, спасительный одеколон обмана, простыня логичных оправданий, специи безумных инстинктов, неустойчивые статуэтки гармонии, невинные бусины глупости – все забито: полные трюмы, бережно упаковано, расставлено по полочкам в каютах, спрятано в сейфах, разбросано по смятой постели. Еще немного, и все покроется тиной, все намокнет и пойдет ко дну. Холодный айсберг, неминуемый, обреченный на роль судьи – глоток воздуха перед толчком. Удар – искаженные лица за сорванными вуалями, сощуренные глаза, ослепленные лучом реальности. Спасательные жилеты истинных чувств, шлюпки благородства – их не хватит на всех. Железная коробка, напичканная всем необходимым, чтобы забыть об опасности. Но ледяная масса воды с первобытной дикостью стихии быстро остужает пыл уверенности и замораживает иллюзию всемогущества. Сотни судеб смешиваются в одну. Мягкое давление природы, сминающее конструктор цивилизации. Услышит ли кто-нибудь ее голос в суматохе и панике катастроф?