Альвдис Рутиэн - Между [litres]

– Отдохни… – сильные руки гладят ее тело, нежат любовью – не страстью.

Ветер проходится по кронам, сильно качая их, но не ломая и не круша.

– Так хорошо?

– Да…

– Я не тороплю. Отдышись…

Властвовать над телами? – меня никогда не влекло столь малое.

Соитие с прекраснейшей из женщин дает миг восторга, ощущения могущества, полноты силы. Это – подлинное счастье, только… только зачем для этого соитие?

Есть более прямой путь.

Этот мир пронизан силой Любви. Любовь мужчины к женщине, трепет родителей над колыбелью ребенка, радостный восторг детей, преклонение ученика перед учителем, гордость наставника свершениями подопечного и даже теплая ласка стариков – во всем этом не меньше любовной силы, чем в соитии юных тел.

Я пью Любовь, чтобы вернуть ее миру иной Силой.

Люди правильно говорят: любовь способна творить чудеса. Настоящие чудеса. Любые.

Кому, как не мне, знать это.

Сотни ведуний, от юниц до старух, шепчут мое имя. И десятки колдунов, от мальчишек до старцев, призывают меня в ревностном пылу служения. Их любовь, их восторг, их порыв становятся той тропой, по которой я прихожу к ним, чтобы щедро поделиться силой. С девушкой или стариком – какая разница? Их восторг одинаков.

Я никогда не стремился овладеть плотью Риэнис. Зачем? Мне нужно гораздо большее.

Не податливость тела, а верная любовь.

Ласки Волка стали требовательнее. Ветер задул сильнее. Блеснула новая молния.

В ее свете Риэнис, призывно ждущая, была чудо как хороша.

Седой бросился на нее, как зверь на добычу.

Молнии били одна за другой, гром перестал быть глухим хрипом, сменившись счастливым криком, раскалывающим небо прямо над головой.

Небо и Земля отдавались друг другу, жадно беря и жертвуя себя без остатка.

А потом хлынул дождь.

Тугие струи били по Земле, готовой принять в себя семя – сотни, тысячи семян.

Я не хочу смотреть в свое окно.

Не хочу – и не могу оторваться.

Пытался заставить себя увидеть что-то другое. Кого угодно. В эту ночь можно рассмотреть много интересного – особенно когда властен увидеть всё.

Всё, что пожелаю.

Но самого себя не обманешь – я вижу только то, что действительно хочу видеть.

Глаза бы не смотрели!

Я в десятый, в сотый раз отворачиваюсь – и вижу, что пламя моих колонн опять сложись в маленькую женскую фигуру – златокудрую, в солнечном платье.

А в окне – она. И рядом с ней – призрак. Тот, кого она ждет. Седеющий рыжеволосый мужчина. Невысокий. Немолодой. Некрасивый.

Чем он лучше меня?!

Как мне хочется размозжить начатое кольцо самым большим молотом, чтобы она осталась здесь навсегда!

Не моя, так хоть со мной.

Гроза медленно стихала, хотя дождь лил изрядно.

– Мы с тобой сейчас похожи на двух священных свиней – такие же грязные, – смеется она.

– Ничего, искупаемся.

Его длинные волосы слиплись и обвили ее плечи. Не так-то просто освободиться.

О том, во что превратились ее косы, лучше вообще не думать.

– Тебе не холодно?

– Нет.

– И всё-таки надо поискать сухое место.

– Милый…

– Что?

– Это было прекрасно.

– Да. – Он благодарно улыбается.

Кто вел этот разговор?..

Огонь в крови.

Летнее любовное безумие – перед которым равны люди и боги, могучие и ничтожные, талантливые и бездарные…

…меня зовет певец, бродя по холмам мира людей. Он еще не знает, что зовет именно меня. Он не знает, что его песнь слышна по ту сторону кромки .

Сколько силы в его призыве! Как богат голос и звучна арфа.

Поистине, сей смертный достоин стать моим спутником на это лето.

А потом… потом – посмотрим.

Госпожа моя.

Я никогда не видел тебя, но узнал с полувзгляда. Прекраснейшая из женщин на белой лошади – и бубенцы ее сбруи негромко звенят в такт шагам.

Я о тебе мечтал с детства – и ты пришла.

Ты сейчас скажешь: «Я подарю тебе один поцелуй, но за него…» Требуй, госпожа моя. Приказывай. За счастье быть с тобой рядом никакие испытания не будут чрезмерной платой.

За возможность уйти с тобой в твою страну – тем более.

Что – наш день для вас, люди? Год? Век?

А не всё ли равно?

Пой, Рифмач. Я хочу, чтобы ты пел – для меня и для всего Аннуина. Хорош ты или плох как любовник – неважно: твоя песнь способна доставить мне большее наслаждение, чем любые ласки плоти.

А чтобы ты пел больше, вот тебе мое заклятье. Ты проведешь в Аннуине семь… наверное, дней. Или лет. Или десятилетий… по вашему счету. Неважно. Всё это время ты можешь петь – кому угодно и сколько угодно. Но если ты произнесешь хоть слово, хоть одно-единственное слово – ты никогда не вернешься в мир людей.

Ты останешься в нашем мире навеки.

Что, конечно, будет тоже неплохо для Волшебной Страны.

«У Рианнон новый смертный» – об этом сейчас шелестел, говорил и смеялся весь Лес.

Впрочем, не весь.

Эссилт, склонившейся над шитьем, не было дела до этих пересудов: работы слишком много, времени до осени слишком мало. Что с того, что недавно было солнцестояние? – осень вот-вот придет.

И барда с арфой на плече она заметила, только когда он присел возле ее шалаша.

– Кто ты? – удивилась она, и было чему: бард оказался первым человеком , кого она увидела в лесу Муррей.

Он коснулся своих губ и покачал головой.

– Ты немой?

Он снова покачал головой, кивнул на арфу, пробежался по струнам.

Эссилт догадалась:

– Ты можешь только петь?

Кивок.

– Ты заклят?

Кивок.

– Рианнон?!

Еще кивок.

– Но почему?!

Рифмач разводит руками: откуда мне знать. И пристраивает арфу на колене.

– Ты хочешь спеть для меня? Благодарю.