Альвдис Рутиэн - Между [litres]

Я люблю тебя, госпожа моя.

Влюбленные клянутся достать звезду с неба – а мне и клясться не надо. Ты холодна и прекрасна, как звезды в небесах. И ты – моя… до той поры, пока сама желаешь этого.

И я – твой. Твой слуга. Твой раб.

Быть рабом звезды – это счастье. Быть зеркалом для твоего сияния.

Смертных слов не хватает, чтобы выразить всю мою любовь к тебе. Тут нужна арфа, нужны песни… мне всё равно, есть заклятье или нет: когда я рядом с тобой – я не могу не петь!

Но ночи любви проходят, а днем тебе не до меня.

Днем меня ждет другая Королева.

Она еще девочка… или мне так кажется? Малышка, пока чуждая восторгам любви и безумию страсти.

Она – теплая.

Она человек. И рядом с ней я вспоминаю, что и я – человек. И в великолепии ваших чудес я всегда останусь забавной ручной зверюшкой Белой Королевы, не более.

И значит: ни слова. Только песни. Не говорить, чтобы не потерять возможность потом вернуться к людям.

Зато можно петь для этой маленькой человеческой королевы.

Что в мире прекраснее утренней зари? Кто в мире прекраснее Арианрод, дочери Дон? Как светло небо на заре, так светел ее взгляд. Как легок воздух на заре, так легка ее поступь. Как розовеют облака на заре, так розова ее грудь. Как разгорается восходящее солнце, так разгораются сердца мужчин при одном взгляде на нее.

Прекрасна дочь Дон, но никого не одаривает она своей любовью. И лишь ночной ветер подслушал однажды тихий вздох Арианрод, тоскующей не по могучему королю и не по славному воину, а по родному своему брату Гвидиону.

Кто в мире хитрее Гвидиона, сына Дон? Кто в мире его жесточе? Не он ли обманом увел стадо свиней у Придери, короля Аннуина? Не он ли убил Придери безо всякой пощады? Не он ли попытался лишить колдовской силы короля Мата, сына Матонви? Не он ли заклял даже деревья в битве с Аннуином?

Стремительнее, чем ястреб падает на добычу, примчался Гвидион к Арианрод.

– Сестра моя, долгие века молчал я о любви к тебе. Теперь, когда призналась ты, ничто не станет преградой меж нами. Тебе принадлежу я, сестра моя, и лишь мне одному будешь принадлежать ты!

Испугалась Арианрод, метнулась от брата, как от хищного зверя:

– Уйди, жестокий, о чем говоришь ты?! Пусть ночной ветер подслушал мои слова, но никогда не стану я женою сына своей матери!

Отвечал ей Гвидион, не давая бежать:

– Не лги сердцу своему, сестра. Не прячься от любви своей, не прячься от счастья. Видишь: я твой, и никакой другой женщине не подарю я любви.

Дрожала Арианрод, словно последний лист на осеннем ветру, но смелы и суровы были ее слова:

– Женщинам ты не даришь любовь, это верно. Всем ведь известно, как обратили брата нашего Гилфайтви в олениху, свинью и волчицу и родил он от тебя олененка, поросенка и волчонка!

С усмешкой отвечал Гвидион сестре, не давая бежать:

– Что с того, что родил он трех могучих оборотней! Тебе ли не знать, как превращал нас обоих Мат, сын Матонви, в зверей. По весне жажда плоти гонит зверя, по весне самец покрывает самку. Молчит сердце и спит душа в том, кто обращен в зверя. Разве мог я любить брата нашего Гилфайтви? Тебе одной принадлежу я.

Ласточкой, быстрой, как ветер, оборотилась Арианрод, спасаясь от любви брата. Ястребом, могучим, как ураган, настиг ее Гвидион, не давая бежать.

Лаской, проворной, как вода, оборотилась Арианрод, спасаясь от любви брата. Горностаем, юрким, как ртуть, настиг ее Гвидион, не давая бежать.

Оленихой, белой, как первый снег, оборотилась Арианрод, спасаясь от любви брата. Волком, седым, как метель, настиг ее Гвидион, не давая бежать.

– Не от меня хочешь спастись ты, сестра моя, – от себя! Только никогда не убежать тебе от своей любви! Не лги себе: сладко тебе прикосновение крыльев моих, и когтей, и зубов. Ждешь ты меня и жаждешь. Так будь же моей!

Светлой зарею обернулась Арианрод. Темными тучами стал Гвидион, настигнув ее.

Человеческий облик приняла Арианрод. Ночным ветром стал Гвидион, лаская грудь ее, бедра, лоно…

– Отчего страшишься ты любви моей, сестра? – спрашивал он, тише вздоха шепча ей. – Отчего страшишься ты быть счастливой с тем, кто любит тебя лишь одну?

Не могла противиться его ласкам Арианрод, но меж стонами любви выдохнула:

– Никогда не родится твой сын, Гвидион!..

Слушая песню Рифмача, две ели подошли поближе. Раньше Эссилт испугалась бы этого, но сейчас даже не удивилась. Ну, ели. Ну, ходят. Обычное дело в Муррее.

Ель-мужчина был массивнее и кряжистее, его кора – грубее, а хвоя – темнее. Ель-леди оказалась стройной, ее хвоя ниспадала точь-в-точь как распущенные волосы, каждая прядь которых была затейливо украшена. Приглядевшись, Эссилт поняла, что это зеленеют молодые побеги, – словно искрящиеся подвески на концах волос.

– А дальше? – спросила Эссилт. – Что было дальше?

Рифмач покачал головой: эта песнь кончилась, а новую он мог начать лишь завтра.

Он поклонился королеве и ушел в лес. Туда, где ждала его Рианнон.

А вот и «завтра». Из лесу выходит Рифмач, неся за плечом арфу.

– Ты расскажешь мне о Гвидионе и Арианрод? – спрашивает Эссилт.

Рифмач ответил жестом, которого она не поняла, снял арфу и начал петь.

Дважды лишил Гвидион силы дядю своего, короля Мата. Отныне быть Мату лишь беспомощным стариком. Власть над Гвинеддом ныне у Гвидиона.

Двух невыношенных сыновей родила Арианрод. В море, в темные бездны скользнул один. Ввысь соколом взлетел другой.

Не желает мать признать детей своих. Ненавидит Арианрод брата своего Гвидиона, стократ ненавистнее он ей как отец сыновей ее.

Славно плавать в море Дилану, Сыну Волны. Незачем диву морскому знать имена отца и матери.

Тяжко летать оборотню в небесах. Тесен простор неба для человека, имени человеческого лишенного.

Исхитрился Гвидион: заставил Арианрод увидеть птицу-оборотня. «Светлый!» – воскликнула та, и стало имя ему Ллеу.

Впервые за долгие века был смех Гвидиона не злобным, но радостным:

– Ты дала имя сыну своему, Арианрод!

Гневом отвечала та:

– Ни от кого, кроме меня, не принять ему оружия! А я никогда не дам его сыну Гвидиона!

Смеялся брат и муж ее:

– Пугала ты меня: не родятся сыновья наши. Пугала ты меня: не дашь ты имя. Так испугайся ныне сама: несметное войско осаждает твою крепость!