Альвдис Рутиэн - Между [litres]

…И поспешила Арианрод дать оружие бойцам.

Так принял Ллеу Лау Гифс меч и доспех от матери. А морок, насланный Гвидионом, рассеялся, и поняла Арианрод, что снова обманул ее брат и муж.

Эссилт проснулась рано и привычно взялась за шитье, еще прежде, чем истома сна оставила ее. Ведь для вышивки не нужны ясный разум и бодрое тело.

День обещал быть солнечным, теплым, малыши-фэйри порхали над цветами, устраивали в воздухе то ли шумные танцы, то ли сложные игры; несколько, усевшись на широких листьях, играли на флейтах.

Королеве было радостно от этой возни, и она подумывала, а не вышить ли ей на ковре и хоровод крылатых шалунов.

Вдруг фэйри как ветром сдуло.

Рифмач? Нет, с чего бы им бояться его? Да и не приходит певец так рано.

Эссилт огляделась, ища угрозу, – и невольно почтительно поднялась.

На краю поляны стоял Араун.

Он кивнул ей – милостиво? приветливо? – и не спеша подошел. Травы клонились перед ним, деревья зашумели как-то иначе, слаженнее, словно приветствуя Хозяина.

– Сядь, маленькая Эссилт, – улыбнулся он. – Я не хочу мешать твоей работе.

– Ш-што тебе угодно, Владыка? – она робела перед Королем.

Он рассмеялся – негромко, не разжимая губ:

– Вообрази самое невероятное: Араун пришел просто поболтать. Ответить на вопросы, которых у тебя слишком много, а?

Он чуть наклонил голову, и Эссилт вздрогнула от движения его огромных рогов.

– Ты боишься? – приподнял бровь Король.

– Н-нет… просто… твои рога – они шире, чем у лося, и больше, чем у оленя…

– Это наследство от моего отца.

– Отца?

– Когда он пришел сюда, иных оленей и не было. Рога нынешних сохатых тогда сгодились бы лишь молодняку.

– У тебя был отец?

– А что тебя так удивляет?

– Я думала: ты вечен…

Он снова рассмеялся сомкнутыми губами, закидывая рогатую голову назад.

– Ты удивишься еще больше: моя мать была из людей.

– Как?!

– Что ж, слушай.

Вы, люди, тогда не умели отмерять время, и я не знаю, как давно это было.

Тогда не было этого острова… то есть земля была – но частью огромной суши. Вода не отделяла ее от бескрайних земель, тех, что сейчас за проливом.

Земли были едины… ни Прайдена, ни Эрина. Ни Аннуина.

Единая твердь – и более того: единый мир. Не было границы между нашим миром и миром людей. Они переплетались, как нити в полотне. Люди видели нас так ясно, как ты сейчас видишь меня, а мы… то есть те Древние, кто был тогда, приходили к ним так легко, как я пришел к тебе. В их мир, в мир людей.

Впрочем, границ тогда не было.

И меня тогда не было.

Тогда здесь властвовал мой отец. На всей огромной земле. Его называют Рогатым Королем… мои рога – жалкие отростки перед его короной. Он прискакал сюда по суше – и избрал одну из мудрых человеческих женщин. Да, я забыл тебе рассказать: в Прайден пришли люди. Они бежали… я не знаю, от кого. Их потомков вы называете круитни. Круитни сохранили многое из той, древней, мудрости.

Такой была и моя мать. Я ее почти не помню. Низкорослая смуглая женщина, красиво разрисованная вайдой.

Я родился с рогами. Меня вырастили в святилище, а потом… Потом сменилось время.

Как младенцу перерезают пуповину, так перервалась суша, связывавшая Прайден с большой землей. Мой отец – там, за водами. Нам никогда не встретиться.

И так же прервалась связь между миром людей и Аннуином. Именно тогда Аннуин и возник.

Когда большинство людей перестало видеть нас.

Что еще, маленькая Эссилт?

Риэнис? Седой? Нет, они старше меня. Гораздо старше. У них нет ни отца, ни матери, ни народа. Они были вместе, когда я еще и на свет не появился.

Ты спрашиваешь, почему Риэнис стала моей женой? Это проще понять, чем найти слова для этого. Она – земля Прайдена, я – Аннуин; мы одно, как едины Прайден и Аннуин.

– А можно… – тихонько спросила Эссилт, трепеща от собственной дерзости, – можно мне…

– Что? – улыбнулся Араун.

– Потрогать твои рога.

– Зачем? – расхохотался он, но по-прежнему беззвучно, не разжимая губ.

– Просто… ты во всем похож на человека, если бы не они.

– Ну, потрогай.

Эссилт встала, подошла к Королю, насмешливо глядящему на нее, и осторожно провела пальчиками по изгибам его рогов.

– Ну, как?

– Они солнечные… от них тепло…

– Это верно.

Он встал.

– Что ж, маленькая Эссилт, я приду, когда у тебя будут новые вопросы. Задавай их смелее. Не обязательно вслух. Я услышу.

– Спасибо тебе, Король.

– Быть может, тебе удастся отблагодарить меня делом.

– Каким?

– Не сейчас, малышка. Позже, – улыбнулся Араун.

Рифмач появился ближе к вечеру.

Ни говоря ничего, он…

То есть, он и так ничего не говорил, но обычно он приветствовал маленькую королеву улыбкой, жестами, ласковым кивком. А сейчас – ничего. Словно что-то терзало его душу, и он пришел не порадовать Эссилт песней, а – выговориться.

Сказать ей то, о чем во всем Аннуине ему не с кем поделиться.

И он запел, и непохожа была его песня на прежние.

По силам ли мне поймать призрак?

Белая всадница, ты едешь шагом – но и самый быстрый посланец не догонит тебя.

Мчаться ли вскачь за тобою? – лишь чтобы убедиться, что ты всё так же далека.

Каким порывом смогу я настичь мечту?

Последовать совету бардов – и пустить моего коня шагом?

Я приближаюсь к тебе… неужели так просто?

Сердце говорит мне: нет. Пусть и согласна ты стать моею женой, но свадебного пира мало, чтобы ты осталась рядом.

Какие загадки приготовила мне судьба? На какой ждет меня роковая ошибка? На последней? На первой же?

Ты – прядь тумана поутру. Ты – лунный блик на воде. Ты – перезвон колокольцев вдали. Как удержать тебя смертному?

Накрыт свадебный пир для нас, но – вот уже другой назван твоим женихом, и должен я прислуживать ему.

…не верю своим ушам. Ты, ты сама шепчешь мне о том, как одолеть этот морок!

Значит, ты меня хоть немного любишь?

– О ком это? – спросила Эссилт. И тотчас прикусила язык: – Ой, прости. Я забыла.

Она перебирала в памяти древние сказания… свадебный пир… женихом назван другой…

– Это о Рианнон и Пуйле, да?

Рифмач кивнул – резко, несколько раз.

Словно хотел уверить маленькую королеву, что это именно о Пуйле. А не о ком-то другом.

Летние дни не жарки, да только сладкая истома сморит сильнее солнца.

И надо спешить с шитьем – но не хочется.

Всё медленнее движется игла в пальцах, всё реже поднимается над вышивкой… и в песне Рифмача – та же дрема, та же греза, и покой накатывает, будто волны на морской берег.

Шепотом приговаривал прибой:

– Пойте, птицы Рианнон, пойте. Не придти смертному сну, не яриться жаркой жизни… пойте, птицы, допьяна поите пением поспешных путников. Пусть тоска их отпустит, пусть радость рядом пройдет.