Альвдис Рутиэн - Между [litres]

Листва на деревьях становилась гуще, сочнее – из ранней весны они входили в лето. В другой раз Каэрдина это удивило бы, но сейчас всё было неважно.

На поляне плясали несколько девушек и высокий светловолосый эльф, одетый в серый килт. Нелюдь двигалась с легкостью тумана – да и казалась прядями тумана, лишь принявшими облик, похожий на человеческий.

В их танце не было ни веселья, ни радости, они летели по-над травой, повинуясь той силе, которая сплетает узоры из облаков в небе, из ветвей деревьев, из стеблей трав.

Танец замедлился, эльф посмотрел на Каэрдина… сквозь него. В этом взгляде не было ничего живого: ни удивления от того, что явились незваные гости, ни интереса, ни недовольства. Так человек скользит глазами по привычному виду за своим окном. Подумаешь, сын людского короля явился… эта мелочь не заслуживает и мига внимания.

Под серым взглядом этих глаз – именно так, серым взглядом , равнодушным в своей вечной бесстрастности, – Каэрдину стало жутко.

Несколько бесконечно долгих мгновений эльф смотрел сквозь Каэрдина, а когда тот понял и узнал его – то было поздно.

Девичьи руки повлекли его в живой узор танца, эти руки были тонкими, нежными и холодными, и противиться им было труднее, чем сдвинуть скалу, и от этого неспешного эльфийского танца кровь побежала по жилам быстрее, чем от самой отчаянной пляски, и душа полнится восторгом, а тело движется само, и не остановиться, и не замедлить движений, и хитросплетения рук и тел сродни соитию, только прекраснее, и наслаждение захлестывает, и ничего подобного не испытать со смертной женщиной, и не для смертных такое счастье, и всё случившееся вмещается между двумя ударами сердца, только от удара до удара пройдут века и тысячелетия, и тело движется в танце, но сердце разучилось биться, и дыхания больше нет, а есть только легчайшее движение теней, и ты тень, и свободен от тела, свободен от жизни, от всего человеческого, у тебя нет ни отца, ни матери, ни сестры, и не было никогда, и можно скользить через миры, и узор танца – единственная реальность, им можно оплести всю землю… землю…

…родную землю.

– Ну вот какого одноногого фомора? – мрачно осведомился Друст.

– Одноногого кого? – не понял Каэрдин.

– Неважно, – скривился внук Рианнон. – Ладно, ты не хотел уходить. Я бы отпустил тебя; что я, зверь, что ли? А меня было зачем вытаскивать?

– Куда вытаскивать?

Воины стояли на огромной крутизне. Внизу простирались равнины, едва видные в дымке вечернего сумрака. В густо-голубом небе проступали первые звезды.

Ничего подобного на равнинах Бретани не было – да и быть не могло.

– На границу, – изволил объяснить Друст. – Когда сгустится туман – пойдем домой.

Он провел руками по лицу, словно сгоняя дрему, и горько проговорил:

– Ну зачем я-то тебе понадобился?! Ушел бы сам. Что, думаешь, не смог бы? Еще как смог! Ты и сейчас меня на себе потащишь!

– Друст. Пожалуйста. Ты говоришь о чем-то, понятном только тебе. Объясни.

Мне нечего делать в мире живых. И я хотел уйти.

Вернее, не совсем так. Не было «хочу» – «не хочу». Я просто с каждым разом уходил всё дальше, и однажды бы просто не вернулся.

Я бы остался еще на годы живым щитом Бретани. Вернее, не я, а мое имя.

А я бы нашел покой – здесь, в мире чародейства.

Ну, сгинул бы – по меркам мира людей. Вы бы меня хватились через полгода, не раньше.

А ты, Каэрдин, так любишь свою землю, что не просто разорвал узор чародейского танца: ты еще и меня с собой вернул к людям.

И сейчас мы с тобой можем пойти куда угодно – но выйдем в человеческой Бретани.

Когда-то (глупец! наивный мальчишка!) я просил Марха вывести меня в мир людей. Сейчас судьба скорчила гримасу: ты вернул меня против воли.

Но довольно болтать. Пойдем. Туманы уже густы.

Если мы не послушаемся их – они нас всё равно вытянут в мир людей. Только вот я не рискну предположить, в каких временах мы окажемся. А Бретань на сотни лет раньше или позже тебя вряд ли порадует.

– А где Дигон? – спросил Каэрдин.

Друст равнодушно пожал плечами:

– Где-то. Он же полуэльф… был.

– Он умер?

– Он вернулся к своему народу. Мы, полукровки, принадлежим тому народу, которому близки. Я внук богини, мой отец прожил то ли сотни, то ли тысячи лет – но я человек. А он был полуэльфом. Этим всё сказано.

– Друст. Куда нам идти?

– Не задавай глупых вопросов. Иди домой. Остальное сделается само собой.

Каэрдин чуть задумался. Ему с удивительной отчетливостью представился ряд неимоверно высоких менгиров неподалеку от родного замка. Только теперь это были не просто камни, воздвигнутые тысячи лет назад неизвестно кем, это был узор путей, перекресток множества дорог, ведущих в самые разные миры. Или – из этих миров к людям.

Туман сгустился. Каэрдин чуть улыбнулся, качнул головой – и пошел вперед с той уверенностью, с какой ходил по родному замку. Друст со вздохом последовал за ним.

Здесь была та же ночь. Ясная, звездная. Пряди тумана отползли к менгирам и исчезли между ними. Как в дверь ушли.

Каэрдин оглядывался, словно впервые видел эти места. Друст терпеливо ждал.

– Где мы, как ты думаешь? – спросил бретонец. – В смысле времени?

– Думаю, ночь назавтра. Ну, в день после того, как ты отправился выслеживать меня. Кто тебя отправил, кстати?

Невысказанным и равно понятным им обоим осталось: «Будь тебе самому интересно, где меня носит, тебе достаточно было задать вопрос».

– Сестра.

Каэрдин взъерошил волосы: после всего произошедшего возвращаться к человеческим заботам было всё равно что заставлять себя ползать вместо бега. Но надо.

– Друст, я теперь понимаю тебя. Я сам… ни с одной из смертных женщин не может быть подобного. Моя сестра – никто для тебя. Еще вчера я бы осуждал тебя за это, сегодня… – покачал головой. – Но, Друст, она же не виновата.

– Ладно, – он кивнул.

– Понимаю, ты не можешь ее любить, ты любишь другую Изольду…

– При чем тут Эссилт! – досадливо поморщился Друст.

– Не ее? Но все барды поют…

– А ты им веришь! Каэрдин, это твоя сестра считает каждое сказание правдой, но ты-то!

Тот посмотрел в глаза другу:

– Но ведь ты любишь другую. В волшебных танцах ты топишь тоску разлуки. И в песнях бардов о тебе и другой Изольде есть правда. Ты бежал за море от этой любви. Друст, я, наверное, не имею права спрашивать – но я всё это вижу.

– Какой ты умный, – скривился бритт. – Хорошо, я расскажу. Пойдем домой, как раз на дорогу этой истории и хватит.

Я должен был умереть. Когда прошли годы, я это понял. Да и барды рассказали. Объяснили: то, что было со мной, называется «стать Летним Королем». А он потому и Летний, что к осени он умирает.