Наталья Осояну - Белый фрегат [litres]

Беглец медленно меняет позу – выпрямляет ноги, потягивается, окидывает крышу склада таким взглядом, словно впервые ее увидел, – потом встает и поворачивается лицом к ~нему~. Каждая пядь обнаженной кожи беглеца – а он раздет по пояс и бос – излучает яркий синий свет. Сквозь сияние можно с трудом разглядеть, что с его телом происходят причудливые перемены, которым даже фрегат, чьи представления о телесной норме не схожи с представлениями человека или магуса, с трудом может подобрать название.

Словно каждая его мышца обрела свободу воли.

Словно из каждой поры его кожи каждую секунду вырастают шипы или жесткие волоски – чтобы в следующий миг рассыпаться в пыль, чтобы все началось сначала, чтобы неведомая сила, постоянно переписывающая книгу его плоти, придумала какую-нибудь новую комбинацию.

Словно в нем просыпается некое древнее существо, холодное, расчетливое, чешуйчатое, – просыпается и новым взглядом окидывает окружающий мир, размышляя, что бы с ним, этим самым миром, сотворить необычного. Этот змеиный разум не знает ни страха, ни законов, ни границ.

Но пока что – пока что! – беглец еще не утратил своей сути до конца.

– Я прав, – говорит он спокойным голосом, в котором слышится легчайший намек на дерзость и обиду – выдержанную, сорокалетнюю. – Ты именно тот, кем я тебя назвал. Ты убийца. Смысл жизни Феникса – сеять смерть. Цель жизни Феникса – собственная смерть. Не познав смерти, вы не можете возродиться. Оттого с давних времен другие птицы стремились держаться от вас как можно дальше, и всякое существо, не страдающее тягой к самоубийству, просто обязано делать то же самое. Лейст… мой отец… был глупцом, раз воспротивился инстинкту самосохранения. Я его любил. Ты его у меня отнял.

Обида звучит заметнее.

Капитан делает шаг в сторону, и беглец вторит ему как зеркало. Они начинают медленно кружить вокруг невидимого общего центра, не спуская друг с друга глаз, как будто раскручивают жуткое колесо. Синие глаза – алые глаза; фрегат присутствует незримо, фрегат наблюдает, испытывая растущее беспокойство.

– Ну же, сожги меня, – продолжает беглец, оскалив в жутковатом подобии улыбки пасть, полную зубов. Его голос меняется, делаясь то выше, то ниже, словно что-то происходит с голосовыми связками, но пока что остается в пределах слышимости – впрочем, фрегат в силах помочь навигатору, даже если звуки, издаваемые беглецом, выйдут за эти пределы. – Сожги и докажи, что я прав. Я знал, что ты придешь; жаль, не удалось навредить этой девчонке, иначе… иначе я был бы уже мертв. Ну же, хватит медлить. Сдайся. Хватит притворяться. Ты…

Фрегат и навигатор замечают предательскую паузу одновременно. Фрегат замирает. Фигура в огненном доспехе в виде птицы, с мощными черно-алыми крыльями за спиной, останавливается. Налитые алым глаза на миг делаются чуть тусклее. Феникс отворачивается от беглеца и тяжело вздыхает:

– Таллар…

Беглец, тоже остановившись, глухо рычит.

– Я помню тебя юношей, – говорит ~он~ с неподдельной горечью, и его голос снова звучит как обычно, без странного эха, без зловещей хрипотцы. Птичьи доспехи бледнеют, крылья по краям начинают остывать и рассыпаться в пепел, который ночной бриз уносит прочь с крыши. – Ты был подающим надежды студентом – тогда я этого не понимал, но теперь-то понимаю. Ты мог стать алхимиком, известным на весь мир, а вместо этого сделался заурядным солдафоном.

– Это не твое дело, – скрежещет в ответ беглец, и сияние его глаз делается ярче.

– Мое, – возражает ~он~.– Мое – потому что ты прав.

Беглец вскидывает голову. Его блистание на миг тускнеет, но потом вспыхивает с новой силой – и даже сильней, чем раньше.

– Ты прав, – повторяет ~он~.– Я отнял у тебя любимого человека, потому что Лейст меня жалел. Он больше не мог думать только о тебе – в те минуты, когда не думал о работе, – и ему доставляло удовольствие заботиться обо мне, таком несчастном и одиноком. Он ничуть не боялся того, что я могу с ним сделать, кстати говоря. Он не боялся. Наверное, потому, что… по-своему меня полюбил. Количество любви не поддается измерению, но я, несомненно, отнял у него время, которое в ином случае он мог бы потратить на тебя.

– Он~ не просит прощения – два участника и один незримый свидетель сцены одинаково хорошо понимают, что это бессмысленно. ~Он~ просто надеется, что чешуйчатое нечто под этой сияющей оболочкой еще не до конца сожрало ворона, которым беглец был раньше.

– Если бы не ты, – рычит беглец, – Лейст был бы до сих пор жив.

– Сомневаюсь, – мягко возражает ~он~.– Но если тебе удобнее так думать…

– Так ты признаешься?

– В чем? В том, что я феникс?

– В том, что ты его убил.

– В том, что мы с тобой похожи, – продолжает ~он~, словно не расслышав, и невесело улыбается. – Тот день роковым образом изменил нашу жизнь. Этим вечером один человек сказал мне, что меня как будто и не спасали из моря. Выходит, сорок лет назад тебя тоже вышвырнуло прочь с твердой земли? И с той поры носило по волнам?

– Я нашел свой берег, – огрызается беглец. – Стою на нем прямо сейчас.

– И чего ты хочешь?

– Дойти до сути. Твоей сути.

– Он~ вздыхает, расправляет плечи. Погасшие доспехи вспыхивают с новой силой, и черно-алые крылья за его спиной распахиваются. Беглец едва заметно вздрагивает, как будто справившись с желанием сделать шаг назад.

Беспокойство фрегата возвращается. Она не понимает, что сейчас произойдет, но заранее страшится этого – кажется, страшится сильней, чем беглец, из-за которого ~он~ и меняется. Делает то, чего раньше никогда не делал…

– Я покажу тебе свою суть, – говорит феникс. – Она тебе не понравится.

И у ~него~ за спиной появляется вторая пара крыльев. Первые – те, что были распахнуты, – складываются, закрывая голову с длинным клювом и алыми огненными глазами; вторые опускаются, пряча тело, и миг спустя вспыхивает третья пара точно таких же крыльев, которые тоже горят, остывая по краям и усеивая крышу легким пеплом. Воздух гудит вокруг… навигатора? магуса? феникса?.. этого существа, и фрегат внезапно осознает, что связь между ними вновь неумолимо истончается, превращаясь из крепкого каната в шелковую ленту, тонкую нить, волос, паутинку. На этой паутинке повисает весь мир, в ужасе перед тем мгновением, когда все три пары крыльев окажутся распростертыми, потому что уже понятно: они прячут не тело магуса и даже не клювастый лик огненной птицы.

Крылья распахиваются.

Под ними клубится живое пламя, двигаясь по вечному кругу, в котором слабо вырисовываются контуры обода и спиц, а в самом центре, на месте ступицы, зияет дыра, похожая на черный глаз в обрамлении огненных век. То и дело дыры открываются по краям, как будто и там есть глаза, как будто они смотрят откуда-то из иного мира, из иной плоскости – из того места, которое ни человек, ни магус, ни любое другое существо, наделенное разумом, не в силах вообразить, не в силах узреть даже в горячечном бреду. Взгляд этот тяжел, как базальтовое ложе Повелителя Штормов.