Чарли Хольмберг - Дым и Дух [litres]

Дверь отворилась внутрь, и Рон ворвался в коридор, смахнув в непроглядной тьме что-то с полки. Пинком захлопнул дверь. Он не сомневался, что за ним никто не следил: ротозеев, которые таращились на них с Сэндис, он в расчет не брал. Руки его затекли: он тащил ее от самого канала. Плечо, не дававшее о себе знать с той ночи на фабрике Хельдершмидта, подрагивало от боли.

Вскоре здесь объявится Арни Куртц: старый учитель ложился спать поздно, да и Рон постарался вовсю, подняв несусветный гвалт.

И точно – дверь квартиры, к которой примыкала тайная комнатка, беззвучно повернулась в петлях, и на пороге с керосиновой лампой в руке застыл Куртц собственной персоной. Рон как раз сбросил ногой с нижней полки матрас.

– Рон Комф, – неприветливо прошелестел учитель. – Мы же договорились, что ты сюда больше не вернешься.

– Другого выбора у меня не было. Помоги.

Куртц нахмурился, отставил лампу, преклонил колени и помог Рону расстелить матрас и набросить покрывала. Рон осторожно уложил на них Сэндис. Девушка не шевелилась и дышала тяжело и прерывисто, как человек, погрузившийся в омут бесконечного, цепкого кошмара.

– Что с ней? – нахмурился Куртц, вглядываясь в ее лицо.

– Упала в канал. «Алые» пронюхали про гостиницу, где мы остановились, и арестовали ее. Ну, она и воспламенилась.

Он не видел смысла таиться от Куртца: рано или поздно тот и сам обо всем догадается.

– Нумен? – Куртц распахнул глаза.

Рон кивнул.

Сурово сведя брови, Куртц ощупал Сэндис с головы до ног.

– Ничего не сломано. Но она может повредиться головой, если долго пробудет без сознания.

– Не повредится, – Рон присел в изголовье матраса. – С ней всегда так, когда она призывает Духа. На некоторое время лишается чувств.

– Ясно.

Между бывшим учеником и старым учителем повисла напряженная тишина.

– Знаешь, Рон, – прочистил горло Куртц, усаживаясь на корточки, – я бы очень хотел вам помочь, но здесь вам оставаться нельзя. Слишком опасно. Есть и другие люди, которые доверяют мне и этой секретной двери. Узнай про нее оккультники или хотя бы «алые», и многим несдобровать, не только мне.

– Я уверен, что хвоста за нами не было.

Конечно, оккультники и «алые» не бросят гоняться за ними после сегодняшнего происшествия (Рон на такое и не рассчитывал), и все же он надеялся, хотя и слабо, что полицейские примут смерть Сэндис за чистую монету.

– Однако я вынужден повторить: вам здесь оставаться нельзя.

– Да, – кивнул Рон, с трудом поднимая голову. Он валился с ног от усталости. – Но позволь нам здесь переночевать. Мне больше некуда ее вести.

– Хорошо. Но только на одну ночь, – тяжело выдохнул Куртц.

– Возможно, завтра я найду работу. Мне осталось проверить еще два тайника…

– Будь осторожен, Рон, – пробуравил его взглядом Куртц, и Рон испугался, что старый учитель примется читать нотации или цитировать книги, о которых Рон и слыхом не слыхивал, но Куртц лишь повторил: – Будь осторожен.

Рон кивнул.

Оттолкнувшись от пола, Куртц поднялся. Колени его звучно хрустнули.

– Там, на плите, – мотнул он головой, – сосиски с картошкой.

Оставив керосиновую лампу, он ушел на свою половину квартиры и запер дверь. Он всегда ее запирал. Рону оставалось только гадать, какие гости заходят к Куртцу в парадную дверь, и надеяться, что те придут не по их с Сэндис души.

Он так умотался, что кусок не лез в горло. Мысль о том, что надо подняться и сходить на кухню, наполнила его ужасом. Он повернулся к полкам и взял первую попавшуюся скатку. Всего на полке он насчитал шесть собранных в рулон матрасов. «Интересно, кто еще ими пользовался и как часто?»

Пока он разворачивал скатку, локти пронзило тупой болью. Разложив постель, Рон рухнул на матрас. В нос ударил запах воды. От них с Сэндис наверняка разило сточной канавой. «Может, подняться и погасить лампу? Или оставить ее гореть и позже оплатить Куртцу стоимость керосина?» Рон выбрал второе: за Сэндис нужен глаз да глаз, а в темноте за ней не особо-то приглядишь.

Он перекатился на бок и посмотрел на девушку. Он боялся, что она перестала дышать или дыхание ее сбилось, но нет – грудь ее вздымалась ровно, мерно и плавно. У Рона словно гора спала с плеч. С невыразимой теплотой и невесть откуда взявшейся нежностью, заполнившей грудь, он замер, приноравливаясь к ритму ее вдохов и выдохов, и начал дышать с нею в лад.

Если бы он сразу вернулся в гостиницу после визита в «Герех», он бы ее защитил, и ей не пришлось бы встретиться с «алыми» один на один.

«Твердыня Господня, как же она, должно быть, перепугалась. „Я знала, что ты придешь“. Неужели знала?»

Он жадно изучал ее лицо: нос с горбинкой, высокие скулы. Волосы ее почти высохли и беспорядочными прядями свисали на лоб. Чтобы придать завершенность ее чудесному образу, Рон вытянул ноющую руку и смахнул с ее щек пару локонов. Кожа ее была теплой, но не жаркой. Мягкой. Шелковистой. Зовущей.

Рука скользнула по плечу, затем ниже, по рукаву, до локтя. «Каково это – носить на своей спине стигму?»

«Словно тебя раздирают на части: клеточку за клеточкой. Словно тебя сжигает негасимое пламя. Словно из тебя лепят кого-то другого…»

Ну почему, почему его там не было? Он ведь всем сердцем желал очутиться там.

Сжав губы, он перекатился к краю, где их матрасы соприкасались, обнял Сэндис, прижал ее покрепче к своей груди, положил голову ей на макушку и закрыл глаза.

Ему почудилось, что Сэндис вцепилась пальцами в его рубаху, но так ли это было или ему просто померещилось, он не понял – его захлестнул сон.

Рон с трудом разлепил глаза: похоже, ночью кто-то насыпал и в них, и в горло целую пригоршню песка. Его мучила жажда. Сведенные судорогой руки затекли – вчера они вдосталь потаскали тяжестей. Сэндис не было, а ее матрас, аккуратно свернутый, лежал на полке. Из-за двери квартиры Куртца доносились голоса. Рон приподнялся на локте, прислушался, уловил звонкое щебетание Сэндис и снова повалился на ложе.

«Отлично. Она жива. Дышит. Радуется».

Он сел на матрасе и застонал. Напряженные мышцы отказывались повиноваться. Спину ломило, плечи и руки одеревенели. Еле-еле он дотянулся до вздувшихся на шее бугров и слегка размял их. Ткань на штанах, пропитавшись грязной водой, топорщилась и не гнулась. Рубашка… Рубашка пропала.

Скривившись и бормоча под нос обычные утренние проклятия, Рон поднялся на ноги и заковылял к двери в квартиру Куртца. Отворил ее и зажмурился, ослепленный ярким солнечным светом. Голова его на миг закружилась, словно с похмелья.

– Рон!

Голос Сэндис вернул его к жизни. Стряхнув дремоту и разогнав мельтешащие перед глазами радужные блики, он наконец-то заметил ее: она сидела за необъятным столом напротив Куртца, который с ехидной улыбочкой посматривал на Рона.