Ад Вороновский - Половина солнца

Время клонилось к вечеру, начинало резко темнеть. Коул, кажется, был погружён в свой мир. Я снова вспомнил о его дне рождения и задумался.

– Знаешь, ведь сегодня праздник. У тебя. Устроим-ка именно его вместо уборки?

Сосед окинул меня взглядом своих волчьих глаз и, немного подумав, уточнил:

– Так у тебя даже это есть в закромах?

Заговорщическая улыбка, кажется, не часто озаряла моё лицо. Хэллебор вздохнул, вышел из-за шторы, закрыл дверь в комнату на ключ и сел на мой стул.

– Что ты за человек такой, Олеан ла Бэйл, – пробормотал он себе под нос.

Я отодвинул кровать, неплотно придвинутую к стене, порылся и выудил из-за неё бутылку виски.

– Хм, будешь так или нужна кола?

Он неопределённо пожал плечами.

– Никогда не пробовал такое… Отец пил только вино или довольно дешёвое виски. Очень странный вкус. Но средств особо не было.

Я кивнул. Кажется, Коул хотел спросить, украл я это или же купил и каким образом?

– Ну, мистер Хэллебор, за ваше шестнадцатилетие.

После этих слов мы напились.

Конечно, пить виски всухую без колы для подростков было делом диким, а потому, выбравшись из комнаты и слегка шатаясь, я добрался до ближайшего автомата и кое-как смог купить пару бутылок апельсинового сока и той самой колы.

Вернувшись, я обнаружил Коула в туалете возле унитаза. Оставив его наедине с собой, я, как ни в чём не бывало, налил нам ещё, на этот раз посильнее разбавив соком, чтобы совсем не убить именинника. Приползя обратно ко мне, он сначала отказался, но я заставил его выпить ещё стакан. Пьяным Коул не смеялся и не вёл себя глупо – скорее, как-то потерянно. Я же чувствовал себя счастливым.

Да, это было точно не то счастье, о котором говорил Дрю.

Это счастье было ложным.

Но мне оно нравилось.

Коул же, кажется, был готов заплакать, но вместо этого рассмеялся. Расслышав в этом смехе боль, я запил её ещё одной порцией.

Перед глазами всё поплыло. В какие-то моменты меня ужасно тошнило и хотелось умереть, и в то же время мне было до безумия весело.

Все проблемы казались пустым звуком по сравнению с тем, как меня мутило.

И ещё мне было смешно.

Очнулся я на полу в ванной где-то ближе к утру.

Поднявшись, умывшись и размяв затекшие конечности, я уставился в зеркало.

Ужасно чесался глаз. Я начал тереть покрасневшие веки, но это не помогло. Не понимая, в чём проблема, и будучи в ужасном состоянии после выпивки, я почувствовал, что меня снова тошнит. Раковине в этот раз повезло не меньше, чем унитазу.

Хотелось сдохнуть. К сожалению, всё, что ненавидят все в алкоголе, это не вред для здоровья, нет. Это то, как ты ощущаешь себя после эйфории.

Да. Только это, пожалуй, останавливало большинство от превращения в законченных алкоголиков.

Включив воду, я снова умылся. Глаз вдруг начало ужасно сильно жечь. Я почувствовал, как там что-то копошится.

Копошится. Живое. В глазу.

Меня снова начало тошнить.

Я вспомнил о том, чего пытался не вспоминать больше никогда.

Чёрт побери. Я захотел умереть ещё больше. Кажется, меня бы вырвало снова, но было уже нечем.

Дрожащей рукой я потянулся к глазнице, пытаясь выскрести то, что там шевелилось. Эту тварь. Эту поганую тварь.

Боль. Я вскрикнул и закусил губу.

Оно выползало уже самостоятельно. Будто бы ему уже надоело рыться в моём теле и хотелось выбраться наружу, изучить этот мир.

Чёрт подери. Почему сейчас? Почему именно сейчас? Это реакция от алкоголя? Почему сейчас? Он их взбудоражил?

Оно выползло дальше. Я закусил губу сильнее, чувствуя вкус крови.

Мне захотелось плакать, так это было отвратительно и больно. Кричать, хотелось кричать.

Я вытащил его. Пошла кровь. Глаз адски болел. Я слышал своё тяжёлое дыхание, с отвращением глядя на червячка, беспомощно скользящего в раковине.

Я был в бешенстве.

Схватив стакан для полоскания рта, я начал с яростью давить проклятую тварь в мелкую кашицу. Из глаза текла кровь, вниз по щеке, капала на пол. С каждым ударом дёргающихся кусков червяка становилось всё больше, но после долгих, как мне показалось, усилий он превратился в кашу, а стакан – в осколки. Я отбросил остатки стекла на пол, отшатнулся назад, ударившись спиной о душевую кабину, и рухнул вниз, закрывая лицо ладонями. Мне было тяжело дышать. Паника . Я не мог дышать. Я не мог заплакать и не мог закричать – я пытался успокоиться, но мне хотелось исчезнуть.

Я лёг на бок, пытаясь закрыть лицо руками. Ладони были в крови от порезов о стекло, лицо было в крови, и весь кафель был в крови.

Я открыл рот для крика, но промолчал. Я кричал, но беззвучно.

В голове же звенел шум пустоты.

Коул за стеной спал как убитый и не слышал моих немых возгласов.

Он ничего не слышал.

И это было к лучшему.

Проснувшись на следующий день, я понял, что мне хочется выкурить сигарету.

Серьёзно.

Я ненавидел алкоголь и сигареты, а потому возникло желание просто добить себя этим всем окончательно.

Но, взяв себя в руки, я переоделся, почистил зубы, принял таблетку от головной боли. Забавное дело, пока я находился в душе, мне показалось, что пол в каких-то местах испачкан кровью. Олеан порезался чем-то? Ещё и стакан исчез. Может быть, разбил случайно. Всё же мы были пьяными.

Сначала я смутно помнил произошедшее, потом, к своему удовольствию, в голове всплыла полная картина. Мы пили, разговаривали и шутили. Кажется, в какой-то момент мы открыли ноутбук соседа и смотрели фильм, вернее, пытались. Ничего у нас не вышло, разумеется, так что болтать и пить дальше стало легче.

Иногда мы молчали. Можно сказать, часто. Кажется, даже алкоголь не спасал нашу комнату от внезапных приступов тотального молчания.

Но мне нравилась тишина. И даже пьяная тишина меня манила. Она успокаивала и убаюкивала помутнённое сознание.

Самого Олеана в комнате не было. Видно, убежал на завтрак, проголодавшись после попойки. Впрочем, всё было не так уж и плохо – наверняка нам было так плохо просто с непривычки.

Я со спокойной душой подумал о том, что мой день рождения прошёл. Правда, Эндрю всё равно узнает об этом рано или поздно, так что обманывать его было бесполезно, но всё же вчера у меня не было настроения принимать поздравления.

Взглянув на подаренный Олеаном ежедневник, я погладил его по обложке и переложил с постели на стол. Стоило бы записать в нём что-то после того, как вернусь с завтрака. До приезда родителей. Если, конечно, они тоже приплывут. Всё же отцу тяжело отлучиться от работы хотя бы ненадолго – так что, к сожалению, они могли и остаться, пускай поездку и оплачивает, как я понял, сам лицей.

В общем, надежда на их приезд была.

Нет, я не ненавидел своих родителей. Я просто не понимал их. И любил своей странной подростковой любовью – не особо открытой, но очень болезненной.