Ад Вороновский - Половина солнца

Крозье и бывший учитель химии выталкивали на улицу мальчика по имени Юлиан – прямо в темноту. Туда, где снова стоял уже готовый вертолёт, в котором сидели такие же перепуганные и ничего не понимающие ученики. Их было трое, Юлиан – четвёртый.

Мы толпились в коридоре, собрались не все, но довольно многие, и директор удерживал нас своим суровым взглядом на месте, не давая никому сказать более ни слова, сделать хоть малейшее движение в сторону этих мерзких захватчиков.

– Вы можете помочь всему миру, юноша, – отвечал Юлиану директор, поправляя очки.

Большинство из нас понимали, что он ничем уже никому не поможет. Понятное дело, что кто-то верил правительству и их безумным планам, но ни я, ни мои друзья не были среди наивных.

Дверь закрылась. Было уже два часа ночи, когда четверых бессмертных: двоих относительно взрослых, но считавшихся учениками, и двоих подростков вытащили из комнат вежливо, но настойчиво, твердя по пути что-то про спасение мира и отсутствие выбора.

Мы продолжали стоять в коридоре, слушая, как вертолёт поднимается в небо. Директор не прогонял. Он давал нам осознать всю тяжесть ситуации.

Он не строил из себя тирана. Он выглядел администратором, у которого не оставалось больше выбора.

И всё же он отдал им детей, ребят.

Да при чём тех, судя по всему, чьи близкие либо уже умерли, либо не имели с ними прямой связи.

Вот для чего было это разрешение приехать родителям. Просто чтобы убедиться в том, кого можно трогать, а кого пока что не надо…

Я продолжал пялиться на дверь до тех пор, пока меня не ударили локтём в бок, намекая на то, что смысла стоять в коридоре больше нет.

Я повернулся и посмотрел на своего соседа по комнате, лицо которого было мрачнее, чем атмосфера внутри теней, которыми он повелевал.

– Началось, – подытожил он, переводя взгляд с меня на ковёр. – Пора действовать.

Что ла Бэйл подразумевал под этими словами – я не имел ни малейшего понятия, но, так или иначе, он был прав.

Более оставаться мёртвым было нельзя.

Надо было жить.

Малодушие.

Оно всех нас преследовало. Может быть, даже поглощало. Или разрывало на части.

Собственная слабость. Неспособность противостоять.

И даже признаться в этом самим себе.

Я знал, что время настало. Время, в которое я уже перестал верить. Всё было здесь, в моей голове, но было ли это «всё» достаточно реальным для нашего мира? Увидим.

«Время покажет», – говорили они, и вот моё время пришло.

Я не знал, как долго это может продолжаться. Но быть подопытными крысами, а потом ещё и, возможно, вечность страдать без возможности хотя бы умереть – вот уж настоящий пик.

Да даже если бы всё это скрыли под оберткой честности, выбора. Сделали бы это работой для бессмертных. Давали бы им редкие отпуска. Всё на благо лучшего мира!

Я не хотел так жить. И, определённо, был уверен в том, что куча подобных мне будут с этим согласны.

Коул закрыл за мной дверь, я же подошёл к кровати и достал из-под матраса слегка помятую, но очень толстую папку с бумагами.

Хэллебор устало облокотился о стену, глядя на меня потерянно и непонимающе, но не настолько, чтобы наброситься с расспросами.

Он молчал. Я тоже.

– Мне нужно рассказать людям правду, – я задумался и после высунул язык от отвращения к собственной фразе. – Мне нужно сделать то, чего я хотел избежать, когда думал, что смогу найти себе другой смысл в жизни, ведь не будет же всё так плохо в мире… Но нет, всё именно так плохо.

Вряд ли Коэлло понимал, о чем я. Он потёр кулаком глаз.

– Если ты задумал идти на разборки с учителями, это дохлый номер. Они ведь слушают только организацию Сов, и, судя по всему, безопасность взрослых куда важнее, чем детей. Ослушаются – заберут сначала их, учителей, потом нас всех, учеников, оставив ещё и без присмотра…

– Какие быстрые логические выводы, киборг. Не поспешные, быстрые.

– Ага. На то я и киборг, – он махнул рукой. Пауза. – Мне нехорошо. Я иду спать. Пытаться. И тебе советую. Папку свою убери, что бы там ни было… на кой чёрт ты её сейчас, среди ночи, вообще достал? Уже ничего не сделаешь. Они улетели.

– Счастливого Нового года, – я добавил пару ругательств для красочности поздравления, швырнул папку в ящик и упал лицом в подушку, будто пытаясь ею удушиться.

Следующий день не отличался ничем особенным. Только вот боль в печени проходить не желала, и я её понимал – на Рождество ей очень сильно досталось. А потому я сидел на обеде в столовой и пил кефир, который, по сути, должен был спасать печень. Немножко.

От него в животе загадочно урчало.

Я обводил взглядом всех вокруг. И думал.

Август сидел за своим столом и сонно слушал Александру – или делал вид. Когда он не ответил на её вопрос уже в пятый раз, девушка легонько пихнула его в плечо.

Наконец он услышал её, но взгляд, устремлённый в стол, тот поднял на меня.

И показал сначала на компанию учителей, потом на своё горло и жестом его перерезал.

Когда в столовую вошёл директор, послышался шум. Он нарастал всё сильнее… Ребята злились. Кто-то, в конце концов, кинул в него едой.

Секунду спустя в его сторону летели уже кучи посуды и еды.

– Ты их продал, да? Урод!

– И после этого ты зовёшь себя директором?

Дэмиан, сидящий за нашим столом, метко попал ему прямо на пиджак.

Эстер подкладывала какому-то парню еду в тарелку, чтобы он кидался в руководителя школы за неё.

Но вот в столовую примчался Крозье и заорал:

– Довольно!

Тарелок стало меньше, но его не послушали с первого раза.

Тогда из-за стола встал Юниган, и всех присутствующих задел лёгкий разряд тока, от которого закололо в кончиках пальцев, загудела голова, однако в целом это действие оказалось достаточно безболезненным. Но убедительным.

Нависло молчание. Это действительно было увесистым предупреждением. Я ухмыльнулся.

Физик не знает, на чью сторону он только что встал. А ведь у него был шанс.

– Это абсолютное безобразие.

Настал черёд Туманной. Директор же, не обращая внимания на еду, свисающую с него, подошёл к своему столу, сел, налил себе кофе и начал преспокойно обедать.

– Как вы можете вести себя, словно животные? Думаете, это выход? Вряд ли, мелкие паразиты… дети, – в её голосе впервые слышались нотки не женщины в возрасте, а молодой гневной мамаши или даже обозлённой студентки.

– Ну и что вы сделаете? – негромко спросил Август, как-то раздражённо и криво ухмыляясь. – Наказать всех у вас не получится, – добавил он ещё тише, но всем всё было слышно в образовавшемся вакууме из молчания.