Ад Вороновский - Половина солнца

Он быстрым движением незаметно ослабил ремень на моей шее. Я был благодарен за это, потому что начал постепенно задыхаться от натяжения.

– Мы им ещё покажем, ла Бэйл, – ещё более тихий шёпот. – Мы им покажем, что такое ящик Пандоры.

Я ухмыльнулся и закрыл глаза. Последние слова Августа показались уже далёкими, совершенно абстрактными…

– Старайся думать о жизни.

И я оказался мёртв.

Открываю глаза. Темно. Я что, проснулся среди ночи?

Как странно.

Странно, да, и я будто бы забыл какой-то важный сон… что же мне снилось?

Не важно. Я смотрю в потолок.

Голова. Да, я проснулся от головной боли.

Я встаю с кровати. А, нет. Я пытаюсь встать с кровати.

Что за чёрт?

Я продолжаю лежать. Странно.

Сонный паралич? Твою мать.

Я чувствую, будто в животе что-то ёрзает. Я голоден?

О нет.

О чёрт.

Я же не могу встать.

Я пытаюсь поднять хотя бы руку. Она так болит. Она только что начала болеть. Мурашки, она будто немеет… и так сильно болит.

И нога. Нога. Будто бы меня объедают пираньи. Будто бы в кожу впиваются тысячи иголок.

Я поворачиваю голову. Это мне удаётся.

Чтоб тебя.

Я вспомнил.

Я в ящике.

И я умираю.

Нет.

Я не хочу этого.

Только не этим способом.

Только не снова.

Только не сейчас.

Только не они.

Я вижу, как из бледной руки прорезается маленький, крохотный червячок.

Он не один.

О нет. Их много.

Как же их. Тут. Много!

Они жрут меня.

Как больно.

Я не могу двигаться.

Я стараюсь не кричать.

Меня тошнит.

Я не могу это видеть.

Я закрываю глаза. Нет, нет, не смотреть.

Я чувствую, как они пожирают мою плоть.

Чёрт, чёрт, они сжирают меня изнутри.

Мерзость. Отвратительно.

И так страшно.

Так страшно.

Не смотреть, нет, только не смотреть.

Нет…

Черви прогрызают мне плоть возле глаза.

Меня тошнит. Меня тошнит.

Он выползает из моей глазницы. Я не могу двигаться, а он – он движется по моему лицу, он начинает жрать моё глазное яблоко.

Я не могу думать. Я должен потерять сознание. Я не могу это терпеть. Я не могу.

Не могу больше закрывать глаза. Я вижу их повсюду. Они сжирают кожу. Они сжирают мясо. Они двигаются внутри меня, они поедают мои органы.

Я не могу больше. Я пытаюсь закричать, но моя глотка прогрызена теми же тварями. Они даже там. Они везде.

Меня тошнит прямо на подушку. Я могу только поворачивать голову. Я пачкаюсь в своей блевоте и плачу. Они возле меня, подползают все ближе. Я снова кричу, но давлюсь червями внутри глотки и кашляю. Кашляю.

Кровью. Кровью с этими отвратительными тварями в ней.

Они сожрут меня. Они меня уничтожат. Время, время… это длится вечность. Сколько ещё это может продолжаться?

Меня снова тошнит. Одной кровью. Я весь в ней. Я сжимаю зубы и чувствую, что черви прогрызают и дёсны. Я хочу плакать от отчаяния, но сил уже нет. Нет сил. Нет слёз.

Они сожрали всё.

Я пытаюсь молиться. Боже, боже… если ты есть… пошёл ты к черту… пошёл ты к черту…

Кажется, это не очень похоже на молитву. Червям плевать. Им плевать.

Я чувствую, как они пожирают моё сердце. Я чувствую боль в каждой клетке своего тела.

Лучше бы меня утопили. Лучше бы сожгли. Лучше бы расчленили на тысячи кусочков…

Я захожусь в последнем кровавом кашле и, дрожа от отвращения и ужаса, умираю.

Но черви будят меня почти сразу же.

Я кричу охрипшим голосом, и они ещё интенсивнее прогрызают моё горло.

Они съедят меня. Заживо.

Они сожрут плоть. Они сожрут меня.

О, господи. Могут ли они сожрать мою душу?

Казалось, что Олеан умирает.

Когда он вернулся в комнату, то еле стоял на ногах. Его провожала медсестра, которую, как я позже узнал, вызвали в карцер, так как Олеана начало жутко тошнить сгустками крови, как только он пришёл в себя после наказания.

Будто вот-вот упадёт в обморок, он нюхал ватку, пропитанную нашатырным спиртом, и его внешний вид подтверждал безнадежность случая – бледность и мёртвое море в глазах.

Я ничего не мог особо поделать, а потому, как Олеан мне и посоветовал перед уходом, а вернее – прежде чем его забрали, я думал над своими чертежами. Но мысли о том, где сейчас находился сосед, не давали покоя.

Его не было долго. Два дня. Они держали его в этом аду два проклятых дня.

Я не был уверен, законно ли это. Неудивительно, что Олеан еле дышит. Я действительно боялся, глядя на него, что действие ящика Пандоры не прошло и перенеслось в наше измерение, и ла Бэйл теперь застрял на границе жизни и смерти, как Эстер Уайльд.

Именно в тот момент, когда медсестра открыла дверь и завела Олеана, сказав мне помочь ему лечь, а позже – удаляясь, я ходил взад-вперёд по комнате, уже собираясь идти к учителям и требовать вернуть друга.

Но вот он здесь: они его, наконец, освободили. Я бросился к парню и схватил его за дрожащие плечи, стараясь удержать. Тряслись у него и руки, и колени, я чувствовал исходящий от него ужас, подавленность и нарастающую апатию. Молча он добрался до постели. Он лежал, не трогая одеяло, и тогда я укрыл его сам и принёс свою же бутылку с водой.

– Тебе стоит хотя бы попить, Олеан. Ты не ел два дня.

Он отрицательно помотал головой.

Я сделал вывод, что медсестра дала ему чая и хотя бы какой-то еды, ведь она оставалась одной из тех немногочисленных взрослых в лицее, кто обладал каплей человечности.

Тогда я оставил воду на полу рядом с кроватью и сел туда же, боясь отойти от него сейчас – вдруг станет хуже.

Зная Олеана, нетрудно было догадаться, что ему сейчас нужна была тишина, а не отвлекающий разговор. Потому я молчал. Не выразительно, не настороженно: я молчал, стараясь даже думать тише.

Ла Бэйл закрыл глаза и спрятал лицо в подушку, как часто делал, каким-то образом он находил способ дышать, уткнувшись лицом прямо в ткань. Я решил, что оставлю его, но не буду закрывать штору – пусть лучше будет в поле моего зрения.

Я в тот день долго лежал и тихо думал – что же они с ним сотворили? Да, он убил человека, но человека бессмертного . Это было действительно отвратительное наказание, и я решил, что план по спасению солнца может подождать. Надо бы придумать, как останавливать действие ящика Пандоры. Как взламывать это устройство изнутри, чтобы, попав туда, уметь выбраться самостоятельно.

Ведь, несмотря на аномальную магию, это было изобретением. А любое изобретение можно сломать.

Я уснул поздно, поспав от силы час под самое утро. Ла Бэйл лежал в той же позе, уткнувшись лицом в подушку. И как ему это удавалось? Я вскочил с постели, панически боясь, что он всё же умер.

– Олеан, – впервые после двух дней незнания судьбы соседа я позвал его. – Как ты?

Ответа, разумеется, не последовало. Тогда я аккуратно коснулся ладонью его шеи, попутно заметив красную полосу на ней. К счастью, сосед дышал, я чувствовал пальцами его пульс.