Брендон Сандерсон - Устремленная в небо

Я позволила себе снова стать маленькой. Притвориться, будто никакая опасность меня тут не достанет.

Наконец мать отстранилась и оглядела меня. Потом взяла прядь моих волос, пропустила между пальцами и приподняла бровь – они сильно отросли и теперь спадали ниже плеч. Сначала парикмахеры из ССН были для меня под запретом, а потом я просто привыкла к длинным волосам.

Я пожала плечами.

– Идем, – сказала мать. – Тележка сама продавать не будет.

Она словно приглашала меня вернуться в те времена, когда все было проще, и именно в этом я сейчас нуждалась больше всего. Я помогла своей неизменно практичной матери обслужить очередь из постоянных покупателей, мужчин и женщин, явно сбитых с толку тем, что товар им отпускал пилот-кадет.

Странно, но мать никогда не зазывала покупателей, в отличие от остальных уличных торговцев. И все-таки у ее тележки почти постоянно кто-нибудь да стоял. Когда наступило временное затишье, мать смешала еще немного горчицы и посмотрела на меня:

– Ну как, будешь снова снабжать нас крысиным мясом?

«Снова?» Я немного растерялась. До меня только теперь дошло, что мать не знает про увольнительную. Она… она думает, что меня выгнали.

– Я все еще в комбинезоне, – сказала я, указав на себя, но по ее недоуменному взгляду поняла, что мама не поняла намека. – Ма, я все еще в ССН. Мне просто дали на сегодня увольнительную.

У нее тут же опустились уголки губ.

– У меня хорошо получается! – обиделась я. – Я – один из трех оставшихся пилотов в нашем звене! Через две недели у меня выпуск! – Я знала, что мать не любит ССН, но неужели она не могла просто гордиться мной?

Мать продолжала смешивать горчицу. Я села на низкую стену, которая тянулась вдоль дорожки.

– Когда я стану полноправным пилотом, о тебе позаботятся. Тебе больше не придется до поздней ночи готовить еду, а потом часами толкать тележку. У тебя будет большая квартира. Ты станешь богатой.

– Думаешь, мне все это нужно? – спросила мать. – Я сама выбрала такую жизнь, Спенса. Они предлагали мне большое жилье, легкую работу и хороший заработок. Все, что требовалось от меня взамен, – сказать, будто я всегда знала, что он трус. Я отказалась.

Я вскинула голову. Она говорила об этом в первый раз.

– До тех пор, пока я здесь, – добавила мать, – торгую на этом углу, они не могут игнорировать нас. Не могут сделать вид, будто их дымовая завеса сработала. Я – живое напоминание об их лжи.

Никогда в жизни я не слышала ничего более подобающего истинному Непокорному. И в то же время это было чудовищной неправдой. Потому что мой отец действительно не был трусом – он был предателем. А это намного хуже.

Неожиданно я осознала, что мои проблемы гораздо глубже, и никакие ободряющие слова Йоргена тут не помогли бы. Дело было не только в отцовской измене или в моих странных видениях.

Я построила свою личность на главном фундаменте – ни за что не стать трусом. Это было реакцией на вечные разговоры о моем отце, но и частью меня самой. Самой глубинной, самой важной частью.

А теперь моя уверенность рушилась. Отчасти из-за боли утраты после гибели друзей, но в основном – от опасения, что во мне может таиться нечто ужасное.

Этот страх разрушал меня. Потому что я не знала, смогу ли я сопротивляться ему. Потому что в глубине души я не была уверена, что я не трус. Я даже больше не была уверена в том, что знаю, что это такое – быть трусом.

Мать села рядом со мной. Всегда такая тихая, такая ненавязчивая.

– Я знаю, тебе хотелось бы, чтобы я радовалась твоим достижениям, – и я горжусь тобой, я действительно тобой горжусь. Я знаю, что ты всегда мечтала летать. Но после того, как они так бессердечно обошлись с именем моего мужа, я не могу ждать от них бережного отношения к жизни моей дочери.

Как ей объяснить? Стоит ли вообще рассказывать о том, что я теперь знала? Смогу ли я объяснить ей свои страхи?

– Как ты это сделала? – спросила я наконец. – Как справилась с тем, что они говорили о нем? Как сумела жить с клеймом жены труса?

– Мне всегда казалось, – отозвалась мать, – что трус – это тот, кого больше волнует, что о нем скажут, а не то, что есть на самом деле. Храбрость – это не то, что о тебе говорят другие, Спенса. Это то, что ты сам знаешь о себе.

Я покачала головой. В том-то и проблема. Я не знала.

Всего каких-то четыре месяца назад мне казалось, что я смогу одолеть что угодно, и имела ответы на все вопросы. Кто бы мог подумать, что, становясь пилотом, я буду утрачивать этот стержень?

Мать внимательно оглядела меня, а потом наконец поцеловала в лоб и сжала мою руку:

– Я не против того, чтобы ты летала, Спенса. Мне просто не нравится, что ты целыми днями слушаешь их ложь. Я хочу, чтобы ты знала его, а не то, что о нем говорят.

– Мне кажется, – ответила я, – чем больше я летаю, тем больше узнаю его.

Мать склонила голову набок. Кажется, эта мысль прежде не приходила ей в голову.

– Ма… – сказала я. – А отец никогда не упоминал о том, что видит… что-то странное? Например, множество глаз, глядящих на него из темноты.

Мать поджала губы:

– Это они тебе рассказали?

Я кивнула.

– Он мечтал о звездах, Спенса, – сказала мать. – О возможности видеть их беспрепятственно. О том, чтобы летать меж ними, как это делали наши предки. Вот и все. Ничего больше.

– Хорошо.

– Ты мне не веришь. – Мать вздохнула и встала. – У твоей бабушки другое мнение. Возможно, тебе стоит поговорить с ней. Но помни, Спенса: тебе придется выбирать, кто ты. Наследие и память о прошлом могут сослужить нам службу. Но нельзя допускать, чтобы они определяли твою суть. Когда наследие вместо вдохновения становится клеткой, это ничем хорошим не кончится.

Я нахмурилась, ничего не понимая. У Бабули другое мнение? О чем? Но я все-таки обняла мать и шепотом поблагодарила ее. Она подтолкнула меня в сторону нашего дома, и я ушла, обуреваемая смешанными чувствами. Моя мать, хоть и на свой лад, ведь тоже была воином: она стояла на углу и каждым проданным пакетиком с водорослями провозглашала невиновность отца.

Это вдохновляло. Представляло все в другом свете. Я никогда прежде не видела мать такой. И все же в том, что касалось отца, она ошибалась. Она понимала так много, но ошибалась в главном. Как и я сама – до того момента, когда увидела его предательство во время Битвы за Альту.

Я немного прошла вперед, и вскоре впереди показался наш дом, похожий на коробку.

Когда я шагнула через большой арочный проем во двор, двое возвращающихся с дежурства солдат пропустили меня вперед и отдали мне честь.

«Это же Алуко и Джорс!» – дошло до меня, когда мы уже разошлись в разные стороны. Похоже, они даже не узнали меня. На мое лицо они не смотрели – просто увидели пилотский комбинезон и уступили дорогу.