Михаил Ланцов - Генерал империи [СИ]

Максим оказался в пустом поле совершенно дезориентирован.

Куда идти? Кто виноват? А главное – что ему делать?

Наш герой вдруг осознал весь ужас своего положения, которое вышло далеко за рамки обычного, пусть и очень удачливого полевого командира. Когда ему дали статус вассального Великого князя Вендского он не переживал. Это ведь чистая формальность. Игра юридическими нюансами, чтобы закрепить землю за собой. Когда он уже сам качал права и отжимал по полной программе себе титулы царя Иерусалимского, Восточно-Римского, Богемского и Вендского, то не воспринимал это всерьез. Скорее понарошку. Как игру какую-то. Просто чтобы хапнуть любой ценой максимум. Без оглядки на завтрашний день.

А теперь его что-то придавило к земле… практически распластало…

И ладно окраины, которые он себе завоевал. Но что ему делать с Россией? Вон – все вокруг в рот заглядывают и шушукаются о том, что у него дескать план есть и все будет хорошо. А почему хорошо? А потому что он никогда не проигрывает… И куда деваться в такой позиции? На войне было как-то проще. Вот враг. Вот друг. И наше дело правое. А тут? У нашего героя голова шла кругом от мыслей, и навалившейся на него ответственности… Он держался, благо, что запас по клиренсу и прочности у «давно и изрядно протекающей крыши» у него имелся значимый. Но надолго ли его хватит? Да и ошибок ему не простят. Поражения не спустят…

Придя в Москву, Максим занял ключевую позицию – Кремль. А точнее Большой кремлевский дворец. Да и где ему еще было останавливаться? В гостинице? Корпус и так едва-едва влез в город, совершенно не готовый к такому нашествию. Все-таки не май месяц и людей на улице не оставишь.

Поэтому в это очередное, напряженное утро, Максим Иванович Меншиков сидел в занятом им кабинете, и работал. Рядом находилась Татьяна и дети. Она после их примирения в Константинополе старалась быть постоянно рядом. И детей держать на виду, чтобы постоянно перед его глазами мелькали. Благо, что те сильно не шумели и любили чем-то увлекшись, тихо играть.

— Максим Иванович, — произнес вошедший после стука адъютант, — к вам делегация пришла. Принять просят.

— Делегация?

— Как есть делегация.

— И кто такие? Что им надобно?

— Как бунтари Земский собор разогнали в Петрограде, так они в Москву и подались. Вот теперь к вам пришли. А что надо, мне неведомо. Молчат. Вас просят.

— Не нравится мне все это, — тихо произнесла Татьяна, лицо которой напряглось. На улице действительно было излишне шумно. Явно много людей собралось. Пока дверь адъютант не открыл – она и не замечала.

— Останься с детьми, — произнес Меншиков супруге, вставая и подхватывая лежащий на столе пистолет, с тем, чтобы убрать его в кобуру. Заряженный и взведенный.

— Нет! — решительно произнесла Татьяна Николаевна, также вставая.

— Что нет?! — нахмурился Максим. — Это может быть опасно.

— Я… нет мы пойдем с тобой.

— Вздор!

— Ты думаешь, что нас защитишь, оставляя тут? — набычившись, спросила она. — Нет! Если с тобой что-то случится, нам тоже не жить.

— Что ты несешь? — еще сильнее нахмурился наш герой, вперившись упрямым взглядом в переносицу супруги.

— Я пойду с тобой. Я возьму на руки Павла, ты бери Петра. И пошли. Не спорь со мной, пожалуйста. Я чувствую, что так будет правильно. Так нужно.

Поколебавшись несколько секунд, Меншиков сделал несколько шагов и решительно подхватил на руки старшего в двойне.

— Спасибо, — нежно улыбнувшись и поцеловав его в щеку, сказала Татьяна. Подхватила Павла и последовала за супругом.

Вышли на Красное крыльцо и остановились.

Перед ними была толпа человек более чем в тысячу человек. Пару сотен – солдат и офицеров корпуса. Остальные – уважаемые люди в небедной одежде. В отличие от Учредительного собрания 1917 года этот Земский собор практически не имел в своем составе левых. Обостренное противостояние Керенского со своими вчерашними союзниками привело к блокированию им таких кандидатур. Он находил способ отказывать им в регистрации или разворачивал по другим причинам. Главное – не пускал. Поэтому созыв получился либерально-буржуазный с некоторым налетом аристократии. А потому крайне испуганный действиями восставших в Петрограде.

Впереди с какими-то подносами, накрытыми тряпицами стояли самые именитые из делегатов съезда. Среди прочих был и Гучков. Ярый и деятельный бонапартист, он выброшен из Временного правительства Керенским через неделю. Потому, видимо, и выжил. Ибо восставшие не постеснялись и расстреляли всех, кого смогли поймать из числа Временного правительства. Гучков же, как лицо пострадавшее от козней Керенского, отделался легким испугом.

— Максим Иванович, — произнес Александр Иванович, выступив в перед, — в этот грозный для всей России час мы пришли к вам, чтобы просить о великой милости.

— О милости? О какой? — напрягся Максим.

— Земский собор постановил, что мужской род императора пресекся, а женщины от семени его либо погибли, либо выйдя замуж перешли в другой род. Великие же князья, претендующие на престол, запятнали себя изменой и предательством, а потому недостойны столь великой чести. Посему, памятуя о славных делах Смуты Великой, мы просим вас, Максим Иванович, стать защитником нашего Отечества.

Произнес и махнул рукой. Стоящие рядом люди несколько неуклюже сдернули тряпицы, скрывающие принесенные ими вещи, явив Меншикову императорские регалии.

— Примите их, Максим Иванович, и спасите Отечество наше!

Раз. И он опустился на одно колено, приклонив голову.

Два. И ему последовали все остальные делегаты.

Три. И чуть замешкавшись от удивления, им последовали и солдаты с офицерами корпуса.

Максим уставился на Большую императорскую корону и медленно перевел взгляд на супругу, которая улыбалась. Знала! Знала, зараза! Вон какие огоньки в глазах.

— Мой император, — тихо прошептала она и подмигнула.

Меншиков спустил с рук на ступеньки Петра, передав его материнской заботе и прошел вперед. На одном из подносов лежал скипетр. Он взял его, прислушиваясь к своим ощущениям.

Та тяжесть, которая Максима последние дни придавливала к земле и дезориентировала, резко усилилась и с мерзким треском сорвала какие-то «водонепроницаемые переборки» в его голове. Раз. И «клиренс» его «кукушки» резко увеличился, а вся та тяжесть стала восприниматься как нечто приятное… желанное… то, чего ему не хватало все эти годы. Впрочем, этот удар не остался незамеченным – наш герой покачнулся и отступил на полшага, но только сильнее сжал скипетр и взгляд его сверкнул, обретая былую уверенность.

Требовалось что-то сказать этим людям… немедленно… прямо сейчас…

— Империя… — громко произнес он, внезапно охрипшим голосом, — трещит по швам. Она разрывается противоречиями. Она нуждается в обновлении, — сказал и сделал паузу, наблюдая за реакцией окружающих. — Все традиции и обычаи, что устарели и мешают укреплению и развитию империи надлежит без жалости отбрасывать, заменяя новым, свежим, живым. А все знания, что могут пригодится на благо империи, должны применяться, без оглядки и оговорки. Кто бы их ни придумал, где бы их ни изобрели. Главное – польза империи.