Юрий Астров - Квинтовый круг [сборник litres]

– Мне будет трудно уснуть сегодня.

– Это все кофе. Нельзя пить на ночь столько кофе. Впрочем, разве ты собираешься спать? А как же история про моего кротика? Ты должен держать слово, старый хитрый лис.

– Будет история. Но вначале ответь, зачем ты назвалась Дертье?

– Так называли меня в детстве мои добрые родители, но не это главное. Главное – я хотела тебя испытать. Ты помнишь, какой я была на балу? Помнишь?! Вся в виссоне, и по нему – серебряные созвездия!.. Разве не правда?

– А в ушах у тебя были сережки.

– Это были совсем не серёжки, а алмазные подвески. Подарок знакомой феи. А что на мне сейчас?!

– Ночь, твой наряд прекрасен.

– Извини-подвинься, я этого не нахожу. Если крашеная марля и звезды из чайной обертки прекрасны, то одно из двух: либо у тебя испортился вкус, либо… никакой ты не Перегринус!

– Я Перегринус, – он снял с шеи амулет, и скол голубого минерала отразил слабый небесный снег. – Теперь я знаю твердо: я – Перегринус. Ведь это ты мне подарила?

– Может быть, – она коснулась поверхности камня, но так осторожно, словно боялась обжечься. – Вроде бы я…

– Куда же делись твои серёжки?

– Да-да, и серёжки! Парик, три виссоновые шали, замшевые туфельки и сережки! И алмазные подвески, подарок знакомой феи! – В её голосе послышались слезы. – Всё это у меня разворовали какие-то подозрительные типы и старуха с дырявой щекой. Возможно, одна шайка. «Вы ищете Перегринуса? – обязательно говорили эти прощелыги и дырявая старуха тоже. – Так ведь это я и есть! А вы – Ночь!.. Я узнаю нас: вы – Прекрасная Ночь! Какая романтическая встреча! Какие блестящие подвески! Какая воздушная шаль! Какой чёрный парик! Я люблю вас! Можно померить? Же ву зем! Я вернусь через пару минут, только посмотрюсь в зеркало, тут, за углом! Позвольте вашу шаль, я сейчас…»

– Все у меня порастащили… – голос её дрогнул. – Тогда я распорола свой походный полог, выкрасила марлю в черный цвет, нарезала из чайной бумаги звездочек и смастерила этот… наряд.

Он вертел в руках амулетик, вглядывался в голубой излом и всё пытался подобрать, припомнить подходящие слова, которые успокоят, уймут предательскую дрожь её голоса.

– Ку-ку, – раздалось над самым его ухом. – Ну что, похожа я на твою Ночь?

Он отвёл взгляд от камушка и оцепенел.

«Боже, какое прекрасное лицо!.. – пронеслось в его голове. – Какое выразительное, тонкое лицо! Но какое печальное… Нет-нет, я такого печального лица не встречал никогда в жизни».

– Вот такие пироги, Перегринчик! – Она вдруг подмигнула ему плутовским глазом и легонько щелкнула по носу.

«Кто это там разговаривает во сне?» – отстранённо думал человек, сидя на пороге бунгало. Он поотвык от людей и воспринимал их теперь как нечто чужеродное ему самому. Ах да, это она, его нежданная гостья – Дертье Эльвердинк, Ночь, мечется на своем горячем ложе и молит о какой-то неведомой справедливости, чего-то боится, зовет Перегринуса. Его зовет.

Дело, конечно, не в кофе. Но в том заключается дело, что совершенно необъяснимым образом на плато появилась эта девушка с розовыми волосами, одетая в драную мантилью, а не в шёлк и виссон, с ухватками трудного ребенка, но никак не принцессы бала. Ногти ее обкусаны, она капризна и дерзка, она называет его старым хитрым лисом, а зудилл – тварями и шмелями, она потешается над влюблённым кротом. Она тысячелика, но всегда не похожа на Ночь, созданную его воображением. И все-таки сомнений нет: своенравная Дертье Эльвердинк – та самая, настоящая Ночь! Извини-подвинься!

Он поднялся со ступеней и в волнении пошёл к озеру, ступая босыми ногами по прохладной базальтовой породе. Бодрая мысль зрела в его голове, мысль о новой, еще неизвестной ему жизни, которая начнётся вот-вот, завтра, быть может. Он ощутил упругую гибкость своего тела и улыбнулся, вспомнив: «Ты выглядишь старше».

«О да, Ночь, ты права, я действительно выгляжу несколько старше, но тут уж ничего не поделаешь».

На спокойной поверхности озера высвечивалась тонкая нить. Второпях зудиллы её не заметили и в парус не вплели: они торопились ужасно, им так не терпелось кружиться над палубой, над головами танцующей пары и вторить струнным многоголосием мелодии старого танго.

Он поднял нить с воды, намотал на ладонь и пошел назад, к бунгало. Там он долго сидел на деревянных ступенях и вслушивался, вслушивался… В неустойчивой тишине плоскогорья он слышал неясный шум кровотока в собственном теле, но её дыханья различить не мог: так глубоко и покойно она спала.

«Ещё бы… – подумал он и смежил глаза. – Но все-таки каким образом ей удалось пробиться на плато? Неужели она пришла через сельву?!»

Он представил, как утром приготовит для неё завтрак и они пойдут «прошвырнуться по владеньям». Впрочем, нет, после завтрака она расстелет на коленях чёрную марлю и будет вышивать золотой нитью, той самой, которую он принес с озера, контуры созвездий Льва, Близнецов, Девы и Рыб…

Общая площадь парусов была более двух тысяч квадратных миль. Они застлали всю западную половину неба, и в этом гигантском зеркале отражался миниатюрный мир высокогорного плато: овал ещё сонной воды, одинокое бунгало, флагшток с куском траурной марли наверху и контур далекого Дромадёра, пик которого начинал плавиться в касательных лучах восходящего солнца в преддверии первой волны солнечного ветра.

С высоты доносился гул парных крыльев: зудиллы готовили каравеллу к далёкому плаванию – расправляли паруса и за верхнюю кромку подтягивали их к зениту, в последний раз проверяли такелаж, крепили буксировочные тросы. Четыре по каждому борту, носовой и два кормовых. Пара блестящих искр отделилась от роя и понеслась к бунгало.

«Интересно», – подумал он.

На бреющем полёте золотые шмели сорвали с флагштока шаль и, сохраняя дистанцию, взмыли по крутой спирали к вершине грот-мачты. Редкий в этих местах порыв ветра развернул легкую материю и получился флаг, чёрный, но совсем непохожий на пиратский, и даже не флаг, а… изящный пируэт из классического аргентинского танго.

– Командор, – сказала Ночь, подражая интонации крота, – мне сдается, что ты малость тронутый.

– Это только так кажется, на самом деле совсем не малость, – строго ответил Перегринус и обнял её за легкие плечи.

Под палубой завозились, послышались всхлипы, укоризненное «бу-бу-бу», кто-то громко высморкался в платок и вдруг зарыдал, безутешно и горько.

– Дора, я требую, чтобы ты немедленно прекратила этот балаган! – послышался голос Моли. – В противном случае я буду ходатайствовать перед командованием…

– Что делать? – спокойно, почти задумчиво спросила Дора.

– Э… ходатайствовать буду, – неуверенно начал крот и раздался звук увесистой оплеухи.