Юрий Астров - Квинтовый круг [сборник litres]

– Как трогательно. Я-то чем могу помочь? Убить его, что ли?

– Ну, это вряд ли поможет, – сказал Сай. – Я ведь уже тонул. Они утверждают, что я не могу умереть из-за тебя. Из-за нашей с тобой неземной страсти.

– Чушь какая!

– Да, вот такой эксклюзив, – сказал Валька – Уникальное чувство, не имеющее пределов… Есть даже такие стихи, ты, вероятно, их помнишь.

– Какие стихи ещё, господи?!

И тогда она увидела в Валькиной руке обугленный листок. (Огонь в раковине на кухне, высокое жёлтое пламя, страницы распадались в золу – все до единой… «Диван Тамарита».)

– Возьми, – сказал Кречет.

…Удивиться… я должна удивиться пророчеству… мгла опустилась, а ты не умер без меня… значит, нужно вдвоём, может быть, вдвоём…

– Прямо Шекспир, – сказала Элька. – Было бы с кем другим – не поверила бы.

– Это Лорка, – поправил Кречет.

– Я знаю, – сказала Элька. – Налей мне ещё, Валечка. Всё-таки я сплю, наверное.

– Может быть, тебе хватит? – спросил Кречет.

– И как – сон? – спросил Сай. – Кошмарный.

– Нет, – сказала Элька. – Валька, ты налей, я не напьюсь. Нет, это хороший сон. Мне снилось иногда, что ты живой. Потом я просыпалась, и вот тогда был кошмар. Я согласна в этом сне… что угодно. Не просыпаться бы. Я рада, мальчики, что вы живы… так или иначе… А всё остальное – чёрт с ним. – Она выпила водку залпом, и Кречет налил ещё. – Я всё сделаю, что от меня нужно, только можно я тоже тут останусь, с вами. Только вы мне скажите, просто любопытно, что вы здесь делаете. На корабле. А корабль большой?

– Большой, – сказал Сай. – Огромный корабль. Мы шли с тобой вдоль парапета, помнишь? Так это не парапет – это борт.

– А за бортом? Море?

– Скорее океан.

– А как он называется? Не Стикс?

– Стикс?

– Ну да, – сказала Элька.

– И мы плывём на ладье Харона? – серьёзно спросил Сай и вслед за Элькой засмеялся, они ржали, как шестнадцатилетние, сгибаясь пополам от смеха, но только вдвоём и не в такт, нет, не в такт качке корабля…

в скобках

И не было холодно, а может, просто от шока он не успел замерзнуть. И не успел наглотаться воды, потому что с головой ушел под воду, только когда его стукнуло по затылку, а вынырнув, стал хвататься руками за лодку, ставшую неожиданно маленькой.

Да это же гитара, Матвеева гитара, понял он, отплевываясь, и тут волна ударила ему в лицо, в открытый рот, и вода была почему-то солёной, и он ни черта не видел вокруг, кроме тёмного чехла Матвеевой гитары. Уже унесло от лодки, меня отнесло в сторону, надо плыть, думал он, барахтаясь и всё цепляясь за клятый этот чехол, а потом вдруг увидел прямо перед собой чёрную стену до самого неба, и оттуда, с неба, что-то кричали, и на лицо ему упал свет, и он зажмурился, и тогда его схватили за шиворот, а потом под мышки – не за волосы, нет, значит, я не тону, а стена – это же борт, борт теплохода, мы доплыли, хау! И тут он вспомнил про парней и стал вертеть головой по сторонам, но его уже втащили, перевалили через стену, и он оказался сидящим на палубе теплохода и прижимающим к себе Матвееву гитару, так и не выпустил, ну и здорово, но Матвей? где Матвей? И в двух шагах от себя он увидел Вальку, Валька стоял на четвереньках в круге зеленого света, и его тошнило, тошнило на палубу, а палуба была – один в один асфальт, и над асфальтом стоял чёрный фигурный столб с фонарем на верхушке. «Разве на кораблях есть фонарные столбы?» – подумал Сай, и тут его тоже затошнило, и он принялся сглатывать солёную-солёную слюну, потому что тош-ниться было нельзя, ведь где-то здесь, может быть, и совсем рядом, была Элька, к которой он доплыл (мокрый и опозорившийся, раз его втаскивали на борт, как котёнка, но тошниться он не будет, нет, только почему так солено во рту?). И он прижимал к животу гитару и смотрел на Вальку, около которого присел на корточки человек (в одежде его было что-то странное, только Сай не понял что) и протянул Вальке платок, белый большой платок, а Валька попытался встать, но не смог, свалился на бок, и взял платок, и начал вытирать лицо одной рукой, на локоть второй он опирался, а этот, странный, что-то тихо ему говорил.

И ещё говорили какие-то люди, где-то рядом с Саем, и Сай обернулся, но они, оказывается, говорили не с ним. Их было трое или четверо, и они перетаскивали через борт мальчишку, с мальчишки текла вода, и когда его положили около Сая, Сай понял, что это – Матвей, и попытался отдать ему гитару, но Матвей не брал, и гитару у Сая забрали эти люди, а Матвея они перевернули на живот и что-то стали с ним делать, и Сай отчетливо услышал: «Тоже наглотался».

Тот, кого он увидел первым, отстал наконец от Вальки и подошёл к нему, к Саю, и сказал:

– Как ты, парень?

Сай всё-таки сплюнул на палубу – иначе не смог бы говорить – и спросил, задрав голову:

– Это же «Чайковский»?

– Чайковский?..

– Теплоход, – сказал Сай. – Мы хотели вас догнать, – и сплюнул снова. – Лодка перевернулась.

– Ты можешь встать, парень?

– Могу, – сказал Сай и встал, и его сильно качнуло в сторону, но он удержался на ногах и спросил опять: – Это «Чайковский», да?

– Нет. Идём, переоденем тебя.

– Не надо, – сказал Сай. – А мы… А вы… вы всех вытащили? У нас лодка перевернулась.

– Вас ведь пятеро было?

– Да, – сказал Сай с облегчением.

– Значит, вы все утонули.

– Утонули?..

– А по-моему, я ещё жив, – сказал снизу Валька, и его опять начало тошнить.

– Так это не «Чайковский»?

– Нет, не «Чайковский». Но вы все здесь – все пятеро. Идём.

Это не «Чайковский», подумал Сай, значит, её здесь нет, и всё это зря, а может, и к лучшему, что она не увидит его таким мокрым, таким вытащенным за шкирку, он всё равно в таком виде ничего бы ей не сказал… не повезло, как же не повезло, надо было сказать ещё в школе, а теперь – только утром, только утром, думал он, мокрый и всё ещё, кажется, пьяный, а ведь и правда могли утонуть, понял он вдруг, значит, всё обошлось, а утром я сразу к ней, только переоденусь, даже если будет спать, разбужу и скажу ей, без всяких подготовок: «Я тебя люблю уже лет двенадцать!», и она посмотрит на меня так же, как смотрит, когда уверена, что я не замечаю… Утром, совсем скоро, думал он, стоя под зелёным фонарем и чувствуя себя почти счастливым, последний раз на корабле чувствуя себя счастливым, почти счастливым….

скобки закрылись

Корабль и вправду был похож на город, окружённый парапетом (Саю по пояс), асфальт и частые дожди – «Ночь. Улица. Фонарь…» Вокруг корабля был океан – пустой. Сай ни разу не увидел ни островка, ни берега, ни чайки, – а первое время стоял у борта часами, вглядываясь в чёрную воду, в ночное, всегда затянутое тучами небо. Ночь была всегда. И рубка, возвышающаяся над корабельными фонарями, он ходил в неё, да…