Юрий Астров - Квинтовый круг [сборник litres]

– Бывает, – утомленно сказал Минин. – Это же искусство, в нем живут по принципу: когда густо, а когда пусто. Вот купите картину, у меня прибавится. – И много продаете? – Я же говорю: когда как, – заставил себя улыбнуться Минин. – А гражданке Котовой вы кем доводитесь? Вика носила фамилию Котова. Носила… – Гражданский муж, – сказал Гоша. – Какой-то вы утомленный, – оценил его состояние милиционер. – Работал всю ночь, – сказал Минин.

Оставшись один, он бросился к картине. Маки уже распрямились, и никаких следов от бандитов и Вики не оставалось. В мастерской следов пребывания Вики было больше, чем на маковом поле.

Минин нарисовал несколько бутылок, дал краске подсохнуть, с опаской протянул руку. Пальцы ощутили холодную гладкость бутылок. Уже с облегчением Гоша уложил бутылки в кулек, выгрузил из холодильника все запасы продуктов, огляделся, взгляд зацепился за Викин рюкзачок, и сердце снова резанула боль. Вот так. У комбайна по-прежнему гудели. – Гошка, – радостно замахал рукой Иван Иванович. – Вовремя ты. Подгребай! Пили они радостно, привычно, словно не делали этого каждый день.

Комбайнер внимательно рассматривал извлеченную из кулька бутылку. Бутылка была немного кривобокой, все-таки Минин ее наспех рисовал, но этикетка на бутылке имелась – не отличишь от настоящей.

– Где только такие бутылки делают? – сказал Иван Иванович. – Руки бы этим мастерам пообрывать!

– Главное, чтобы водка в ней была нормальная, – хмуро сказал Минин. – Наливай, Иваныч, наливай. Ты что думаешь, из кособокой бутылки не польется?

Еще как полилось.

– А водка замечательная, – признал комбайнер. – И ледяная, аж зубы ломит! Слышь, Гошка, а чего ты такой хмурый?

– Девушку у меня убили, – сказал Гоша, и снова обожгло мгновенной режущей болью сердце.

– Это плохо, – сказал Иван Иванович. – Я со своей тридцать пять лет прожил. Всякое было, но как подумаю, что с ней что-то случится, жить не хочется. Нашли?

– Кого? – не понял Гоша.

– Ну, тех, кто убил. Повязали их?

Минин отрицательно покачал головой.

– И не найдут, – авторитетно сказал штурвальный Веня, накладывая на ломоть хлеба ломтики нежнейшей форели. Пальцы у него были черными. – У моей соседки Николаевны на прошлой неделе две тонны угля за ночь вынесли. Думаешь, искали? Как же! Участковый справки собрал, что уголь с примесями был, что дожди лили, актик составил, что у Николаевны крыша на сарае дырявая, да давно не перестилалась, а потом и дело похерил. По его заключению получается, что никто у нее уголь не крал, а просто дожди земляные примеси вымыли, и остался у бабки самый что ни на есть чистый уголек.

– Тебе язык почесать, а у человека – горе, – укоризненно сказал Иван Иванович и, повернувшись к мотоциклисту, строго заметил: – Свезло тебе, Коська, ехать никуда не надо.

Вроде и мужики были участливые, а вот не лезла Минину водка в рот, плохо ему было, словно сидела напротив Вика и грозила пальчиком:

– Минин, ты что? Да разве можно такими дозами водку лакать?

Он даже отошел за комбайн и всплакнул немного, но это тоже не помогло.

Вернулся к компании и застал окончание разговора:

– Странный мужик, – сказал Веня. – Непонятный. Не люблю таких. Вот ты скажи, Иваныч, откуда он приходит? До Березовки тридцать километров, до второго отделения – пятнадцать. Может, он инопланетянин? Вот и водка у него странная, бутылка-то не заводская. Иваныч, ты на закуску посмотри, разве такую в районе достанешь?

– Да хватит вам, – благодушно сказал комбайнер. – Такое несете, что уши в трубочку сворачиваются. Знаю я его, художник он, в восемьдесят пятом году меня здесь же рисовал. И в прошлом году был. Мужику и без того плохо, слышали же, девчонку у него какие-то козлы убили. Эх, государство у нас гуманное, я бы таких идиотов на площади расстреливал, чтобы другим неповадно было.

И словно пелена с глаз Минина спала. Теперь он знал, что будет делать, он даже удивлялся, что раньше не догадывался, как поступить.

Он вернулся в мастерскую и не видел, как штурвальный Веня осторожно обошел комбайн, вернулся к компании, сел, молча налил себе, выпил и только потом растерянно сказал:

– А только нет его нигде. Как в воздухе растворился. Я же говорил, он инопланетянин, а вы надо мной ржали!

Минин писал картину весь день и еще ночь, и еще один день, отрываясь только на то, чтобы попить воды и сходить в туалет. У него не было ни одной фотографии Вики. Да он в них и не нуждался. Он и так помнил мельчайшие детали ее внешности, особенности фигуры, все ее веснушки и родинки, и работал исступленно, боясь забыть что-то. К вечеру следующего дня он закончил рисовать, бросил палитру и кисти в угол, достал из холодильника бутылку пива и жадно выпил ее. А потом лег спать.

Проснулся он ближе к полуночи, долго сидел на диване и собирался с духом, потом решительно прошел в угол и стал разглядывать собственные картины, пытаясь определить, которая из них подойдет для его целей лучше. Больше подходила картина, на которой изображено было поле после пехотной атаки. Там среди полыни и трав лежали убитые. Много убитых – весь взвод, поднятый в штыковую атаку командиром. Картину, где был изображен солдат, пьющий из родника, после некоторых раздумий он отверг, там можно было столкнуться с немцами. Не то чтобы Минин боялся, просто такая встреча была совсем не ко времени. Постоял немного, собираясь с силами, и нырнул в картину.

Поле было изрыто воронками, холодный осенний воздух пах паленой пластмассой и свежей землей. Он сделал несколько шагов. Было не по себе.

В противогазной сумке первого же убитого лежало несколько гранат, и Гоша переложил их в пакет. Пошарил глазами, нашел винтовку убитого, но брать ее не стал. Ему нужен был автомат, желательно ППШ с диском на семьдесят два патрона. Еще у одного убитого он нашел две гранаты и полностью снаряженный диск, а с автоматом опять не повезло – осколками мины у него расщепило приклад и покорежило затвор. – Браток! – простонали за спиной. – Браток! Минин обернулся.

С земли на него смотрел раненый. На землистом, уже начинающем желтеть лице выделялись серые глаза, и в глазах раненого была такая боль, что Гоша почувствовал себя негодяем и мародером. – Пить есть? – спросил раненый.

– Тебе перевязка нужна, – сказал Гоша. – Ты уж потерпи, сейчас санитары подойдут.

Наверное, он дико смотрелся на поле, где лежали мертвые, – в джинсовом костюме и ковбойке, но раненому было не до оценок и рассуждений – он закрыл глаза и снова уткнулся лицом в разворошенную землю.

Все остальное время, которое Гоша провел на поле, склоняясь над мертвыми, его не оставляло чувство, что он обирает мертвых.

– Простите, ребята, – шептал он, чувствуя, как по щекам его бегут слезы. – Простите меня. Мне нужно. Мне, правда, очень нужно. Простите меня!