Скотт Оден - Стая воронов [litres]

Круах встряхнулся и расправил крылья, словно очнувшись ото сна, он огляделся, заметил Кормладу и перелетел на протянутую ей руку. Тихо напевая, она погладила ворона по зобу. Маэл Морда расхохотался.

– Твоя ворона научилась говорить виршами, или это какое-то пророчество?

– Да, – поддержал Ситрик. – Что это значит, матушка?

Кормлада покосилась на Бьярки.

– Пророчество предназначалось ему, и только он может…

– Это не пророчество, – прервал ее Драугр. Он с мрачной улыбкой на худом лице повернулся к Бьярки. – Это сбывается обещание. Он здесь.

За краткий миг на лице Полудана сменились несколько выражений. Он недоверчиво вскинул брови, в глубине его души мелькнул страх – чистый древний ужас – но он тут же скрылся за маской ярости, столь же смертоносной, как топоры Драугра. Лицо Бьярки исказилось от злобы, а его глаза стали похожи на мерцающие угли.

– Спустя столько лет, – Драугр кивнул, словно пытаясь убедить в этом самого себя. – Он наконец здесь.

Бьярки сплюнул.

– Значит, пора тебе отработать свой долг!

Улыбка Драугра превратилась в широкий яростный оскал. Развернувшись, он тихо исчез из тронного зала, а Полудан быстрым шагом пошел к лестнице, которая вела на балкон и в башню Кварана.

То ли забыв о них, то ли не обратив на них внимания, Маэл Морда продолжил пить. Однако Ситрик и Кормлада обменялись озадаченными взглядами. С тихим любовным воркованием Кормлада отпустила Круаха и последовала за Полуданом.

Когда Кормлада поднялась на балкон, Бьярки уже стоял на ступенях, ведущих в башню Кварана. Она не поняла почти ничего из слов ворона; без сомнения, их вложил в уста Круаха Нехтан, но что за игру вел повелитель Туат? О чем предупреждал? И, самое важное, что вообще могло вызвать – хоть и на краткий миг – страх в глазах такого человека, как Бьярки Полудан? Что было скрыто от нее и известно Нехтану?

Он здесь, сказал Драугр. Спустя столько лет он наконец здесь. Разумеется, какой-то враг, но кто и откуда? Дублинская ведьма разочарованно скрипнула зубами.

Должно быть, на лестнице ему встретилась служанка. Кормлада услышала, как женщина скомкано извиняется; как кулак Полудана с хрустом впечатывается в плоть, сопровождаемый ругательствами. Раздался короткий вопль ужаса. Женщина не устояла и упала: было слышно, как она катится по лестнице; когда она приземлилась у ее подножия, раздался тошнотворный хруст костей.

Притаившись в тени, Кормлада замерла. Бьярки спустился вниз – и точно не из жалости к женщине. Он сошел на балкон, спиной к Кормладе, и, точно стервятник, склонился над служанкой – простоволосой бритткой, которая шла умываться. Кормлада тоже ее видела: ее шея вывернулась под странным углом, а золотые волосы рассыпались по полу, залитому текшей из рассеченного черепа кровью. Она издала последний хриплый стон и замерла, смотря остекленевшим взглядом в темный от копоти потолок.

Бьярки задумчиво осмотрел ее позу. Внимательно изучил очертания лужи и кровавых брызг, словно пытаясь прочесть в этой липкой жиже будущее, а затем разразился гневной тирадой на незнакомом Кормладе языке и, поднявшись, вновь пошел вверх.

Выйдя из тени, Кормлада окинула взглядом тело под ногами. От падения грубое шафранное платье женщины задралось до бедер, одна мягкая кожаная туфля пропала. На шее служанки поблескивала серебряная цепочка с кулоном из грубого граната в обрамлении серебряной проволоки – конечно же, дар какого-то норманнского поклонника. От удара проволока лопнула. Кулон валялся в луже и был похож на красный, покрытый запекшейся кровью глаз. Как привидевшееся ей прошлой ночью среди туч око.

– Он боится того, что вспугнуло mná sidhe , – хмурясь, прошептала она. Послышался шум крыльев; обернувшись, Кормлада увидела в одной из арок Круаха. Склонив голову набок, древний ворон не мигая смотрел на труп. – Что такое, Круах, любовь моя? Ты же знаешь, да? Знаешь, что разбудило ночных ведьм… знаешь, чего он боится, ведь это одно и то же.

Круах перевел на нее взгляд, и в его глазах загорелась искра дикого света. Искра ненависти, конечно, но за ней стояло что-то еще. Что-то, чего Кормлада раньше в нем никогда не видела.

– Ты… и ты тоже этого боишься? У этого ужаса есть имя?

Когда Круах ответил, в его крике Кормлада услышала отзвуки темных времен. Он проронил одно лишь слово:

– Фомор.

По спине побежали мурашки. Дублинская ведьма вдруг поняла, о чем предупреждал крик mná sidhe.

Беги, крысеныш, приказал голос Гифра.

И он побежал.

Хотя ноги слушались плохо, Гримнир все равно словно летел вперед, длинными и мерными скачками, как волк на охоте. Море лежало по правую руку, а он пересекал глубокие ущелья по склонам поросших густым лесом холмов, обходил стороной поселения и держался ближе к деревьям, останавливаясь лишь затем, чтобы зачерпнуть ладонями воды из полноводных речек.

Беги, подгонял его голос Гифра. Беги, пока не обожжет огнем легкие! Беги! Беги, пока не вскипит в жилах кровь и не раскрошатся кости!

Даже без понуканий он так бы и сделал.

Несмотря на этот неумолкающий призыв, Гримнир остановился на краю скалистого уступа над неглубоким лесистым ущельем. Отер с век пот, припав к земле, потянул носом воздух в поисках оставленного Балегиром следа – похожей на гнилую плоть и разложившийся саван вони vestálfar и крепко отдающей железом крови каунар. След уводил с прибрежных низин выше в горы, где древние дубы и рябины сменялись соснами, а потом каменистыми пустошами и заросшими осокой болотами. Гримнир раздул ноздри, в нем поднялась перешедшая ему по наследству ненависть к восточным эльфам, такая же древняя, как эти корни и стволы. Он завопил, бросая эльфам вызов, голос эхом полетел по холмам и низинам; когда он стих, ответом стала лишь тишина. Ни птичьих трелей, ни жужжания насекомых, ни собачьего лая; рыжие белки попрятались в свои гнезда, а совы – в дупла, в норах затаились лисы. Казалось, что сама земля задержала ветряное дыхание и замерла в ожидании удара. Над одинокими пустынными болотами прокатился хохот Гримнира.

Беги, чтоб тебя, рыкнул Гифр . Беги, в Каррай Ду или в Хельхейм! Вонючие белолицые загнали твоего господина в ловушку, а ты здесь смеешься? Беги!

Гримнир выругался и тяжело выдохнул сквозь желтые клыки. Теперь он бежал быстрее в два раза. В его груди билось черное сердце сына Балегира, он был чистой местью, мастерски заточенным жестокой рукой клинком. Он не знал ни усталости, ни сна, ни смерти, ни жалости; враги не добьются от него милосердия, ибо милосердие – для слабых духом слизняков! Он понимал силу. Понимал страх. И он понимал жестокость. Но знал и хитрость – как и любой другой сын Балегира. Он был коварен, как змей. И, словно змей, он набросится на врагов Балегира…