Наталья Осояну - Звёздный огонь [litres]

«Прости меня… лучше бы тебе не просыпаться, не переживать эту боль заново».

Едва эта мысль мелькнула в голове пересмешника, он ощутил прикосновение – теплое и ласковое, но вместе с тем печальное. Это было что-то вроде прощального объятия, и пересмешник ринулся в бой с внезапным ощущением, что вершит месть именно за собственный корабль и собственного капитана. Он чувствовал, что «Невеста» и Крейн его поймут и простят.

Что могут сделать восемь человек против тридцати? Не так уж много. Всего лишь внести сумятицу во вражеские ряды, не дать черному кораблю выдвинуться вперед, навстречу «Невесте», позволить Крейну исполнить свою часть плана – а потом погибнуть, потому что запас чудес, припасенных Заступницей для них на эту ночь, давным-давно исчерпан.

Пересмешник словно впустил в себя не только сознание «Быстрой», но еще и чью-то чужую душу, и поэтому сражался с небывалой яростью. Отчего-то это его не удивляло, как не удивляло и кое-что другое: матросы с черного фрегата показались Хагену похожими друг на друга безликими куклами, словно они вовсе не люди, а меррские солдаты, которые, если верить рассказам бывалых моряков, сотворены Меррской матерью из песка, водорослей и мелкой морской живности и одухотворены ею для одной лишь цели – битвы.

Что ж, цель у них была общая.

Удар.

Это так просто. Не нужно лгать и изворачиваться, подавая яд и ожидая результата, все честно – лицом к лицу, глаза в глаза, кто успел, тот и… Ничего, что вместо лица ты видишь лишь расплывчатое пятно, ведь твой противник видит то же самое.

Удар.

Мерр – не человек, он не чувствует боли, не истекает кровью, и удар сабли может остановить его только в том случае, если отрубит ногу, руку с оружием или голову. На лице мерра никогда не отразится злость на врага или растерянное осознание приближающейся смерти. Пересмешник все это знал, хотя и никогда не сражался с морскими воинами, он вообще ни разу не бился против такого множества противников, к тому же рука об руку с малознакомыми людьми, которых еще минувшим вечером считал проходимцами, неудачниками, чуть ли не бандитами.

Удар.

Сталь пронзает чужое тело, раздается чей-то крик. Не слушать. Дальше. Где-то рядом огромный Гарон яростно рычит, словно дикий зверь, и кажется, что он готов рвать врагов голыми руками. Но их слишком много, слишком… а ведь ты чувствуешь? Вас уже не восемь, а семь.

Шесть…

Высверк молнии перед лицом заставил Хагена отшатнуться, и удар пришелся вскользь. Жгучая змея поползла по груди наискосок, но он, не обращая на это внимания, рубанул в ответ и оказался точней.

Удар.

Повеяло холодом – теперь их осталось пятеро, и Хаген с внезапным облегчением понял, что скоро все закончится. Пересмешника охватила усталость не тела, но души; сабля сделалась тяжелой, а рукоять, скользкая от его и чужой крови, так и норовила выскользнуть из стиснутых пальцев. За одну эту ночь он убил больше народа, чем за десять лет обучения и службы у дядюшки Пейтона… Нет, пора взглянуть правде в глаза.

Он служил не дяде, а его величеству капитану-императору Аматейну.

Он лгал себе, говоря, что рассчитался с Пейтоном Локком за обман и за то, что любящий дядюшка отнял у них с Триссой возможность быть счастливыми, или просто – возможность быть. Пейтон сделал его убийцей, Аматейн – дважды предателем. Так он твердил себе, отыскивая тайные пути в Облачную цитадель, чтобы наконец-то свершить месть за клан, за Триссу, за самого себя. А когда шанс, которого пришлось дожидаться несколько лет под личиной старого слуги лорда Рейго Лара, представился, он… его упустил. Он подчинился Ризель столь безоговорочно, словно был ее слугой, причем верным и преданным, готовым отдать жизнь за свою госпожу.

Что же с ним произошло? Какое сильное слово она произнесла так, что он даже не осознал, когда изменился?

…На скользкой палубе ты спотыкаешься, падаешь на одно колено – и тотчас же получаешь удар в спину. Темнеет в глазах, твой хребет превращается в раскаленный железный прут, руки и ноги будто перестают тебя слушаться. Это конец? Нет. Еще нет…

В тот момент, когда Хаген подумал, что больше не выдержит, его противник рухнул на палубу. Пересмешнику некогда было рассуждать, что послужило этому причиной, но одно он точно знал: ни одной смертельной раны матрос не получил. Смерть наступила не от удара саблей. Смерть упала с неба.

У смерти, чернее безлунной полночи, были два клинка и огромные крылья; она вертелась и крутилась, нанося удары такой силы, что матросы попросту разлетались в стороны. Радуясь внезапной передышке, Хаген отступил, чтобы ненароком не попасть под горячую руку. Он сомневался, что его успеют узнать прежде, чем отправят на тот свет.

Черные крылья сбивали матросов с ног, не давая подобраться к их обладателю, в чьем облике не осталось ничего человеческого. На миг встретившись взглядом с крыланом, пересмешник содрогнулся: бирюзовые глаза были холодны и безжалостны, а саркастическую усмешку, к которой он так привык, сменил хищный оскал.

Хаген раньше и не замечал, что у Джа-Джинни такие острые зубы.

– Сзади! – крикнул кто-то, и пересмешник, обернувшись, еле успел парировать удар.

Сабля выскользнула из руки его противника, но здоровенного матроса, ничуть не уступавшего в росте грогану Бэру, это не смутило – и спустя мгновение Хаген отлетел к фальшборту. «Вот теперь точно все…» – промелькнула на удивление равнодушная мысль, и тут матрос замер над пересмешником, глядя куда-то за борт.

Лицо у него было озадаченное.

…Внезапной волной безграничной любви тебя как будто сбивает с ног, а потом в усталом до полусмерти теле откуда-то появляются новые силы. Связующие нити пульсируют, врастая в твои плоть и душу, и теперь уже не остается никаких сомнений, что вы – единое целое.

И это навсегда.

Абордажные крючья «Невесты ветра» пронзили борт черного фрегата, и она закричала. Ее крик был исполнен ярости и боли, как если бы она повиновалась капитану из последних сил, вопреки собственным желаниям. На палубу вражеского корабля ринулись матросы Крейна, и Хаген с трудом поднялся, чтобы присоединиться к ним, но тут сам капитан, ухватив пересмешника за шиворот, толкнул его туда, где пока что было безопасно.

– Пушки! – севшим голосом прокричал Хаген. – Если они выстрелят в упор, то…

– Не успеют! – перебил Крейн, и в его лице было столь же мало человеческого, как и в лице разъяренного крылана.

Он оказался прав: с командой черного фрегата покончили так быстро, что едва ли хоть кто-то из нее сумел даже подумать о пушках. Матросы вернулись на борт «Невесты»; она, нетерпеливо хлопая парусами, освободилась – и ринулась навстречу новой битве. Черный начал тонуть.