Наталья Осояну - Звёздный огонь [litres]

Вместе с ним ушла на дно и «Быстрая».

Оставалось еще пять вражеских кораблей, и то ли их капитаны оказались более расторопными и умелыми, то ли просто сошел на нет эффект неожиданности, но при одном лишь взгляде на построение противника пересмешник понял: самое трудное впереди. Растерянность и страх, на миг охватившие его, исчезли столь же быстро, как появились: он на «Невесте ветра», Крейн рядом, и чудеса, похоже, все еще продолжаются.

– Он идет! – вдруг сказал кто-то. – Лайра идет!

Пересмешник оглянулся и увидел Гарона вместе с тремя другими выжившими моряками из «Веселой медузы». Их лица были в крови и копоти – тут только Хаген осознал, что и сам выглядит не лучшим образом, – но глаза сияли, а Гарон указывал рукой за борт.

От пристани отошел фрегат, чьи паруса светились в темноте.

– Идиот… – пробормотал Крейн и стукнул кулаком по фальшборту. – Он решил сделать из «Луны» мишень.

– А что будем делать мы, капитан? – спросил пересмешник.

– Помогать ему, – раздалось в ответ. – И подавать пример!

«Невеста ветра» круто развернулась и направилась к одному из черных фрегатов, который, заметив ее маневр, тотчас же стал поворачиваться. Хаген, не отрывая взгляда от черного корабля, считал – он помнил, какое время требуется для того, чтобы зарядить пушки и направить их на цель, – но все-таки вздрогнул, когда раздался залп.

– Промазали, – констатировал Гарон, подходя ближе. Крейн удостоил моряка долгим взглядом, но ничего не сказал. – Мы слишком далеко, они поторопились. А у вас на борту есть песок, капитан?

Магус еле заметно улыбнулся и опять промолчал.

Второй выстрел почти достиг цели: два огненных шара из пяти пролетели мимо, третий лишь слегка зацепил корму, но оставшиеся проделали две дыры в парусах, пройдя сквозь них, будто сквозь шелковую занавеску, и обдав моряков дождем жгучих искр. Падая на палубу, каждая такая искра превращалась в стремительно растущий огненный круг, и круги слились бы в сплошной пламенеющий ковер, если бы их тотчас же не засыпали песком из припасенных заранее мешков. «Невеста» сбавила скорость, но Крейн положил ладонь на планшир – Хагену почудилось в этом движении что-то ободряющее, – и фрегат понесся вперед так же быстро, как раньше.

Борт вражеского корабля окутался дымом в третий раз, словно огненный кракен вдруг выпустил щупальца, которые хлестнули по палубе, сметая все на своем пути, сжигая паруса и ломая реи.

«Невеста ветра» закричала от невыносимой боли, и на краткий миг Крейн потерял над нею власть, потому что почувствовал то же самое. Он упал на колени, закрывая лицо руками, а новое огненное щупальце взметнулось и понеслось прямиком на него.

Время замедлило ход.

Хаген в третий раз увидел, как раскрываются крылья Феникса, но потусторонний защитник, явившийся на помощь последнему из рода Фейра, упустил несколько драгоценных мгновений и остановить огненного кракена уже не мог.

Поэтому Хаген прыгнул.

Боли, как ни странно, он не ощущал.

Бело-розовые лепестки цветущей вишни безжалостным ветром уносит в море. Над зеленеющими садами Фиренцы разливается красно-золотое сияние – не первое поколение художников тщится передать его красоту на холсте. Закаты в Фиренце не похожи друг на друга, они таят особенную, неизъяснимую прелесть, как будто пропитывая волшебством все, к чему прикасаются лучи солнца, обреченного на вечный круг смерти и возрождения.

Хаген в старом саду один, и теперь ему вовсе не пятнадцать лет. Сад остался прежним, а сам он изменился, и тупая боль в израненном теле безжалостно об этом напоминает. Боль не дает обмануть себя и притвориться, что мира за пределами этого маленького рая нет и не было никогда.

Где-то далеко слышатся звуки битвы, и если прикрыть глаза, то можно даже кое-что увидеть: вот сталкиваются бортами два фрегата, две команды начинают сражение не на жизнь, а на смерть… Знакомые лица? Да, они есть. Женщина в мужском костюме сражается бок о бок со светловолосым мужчиной, который отчего-то кажется Хагену неловким. Он с трудом парирует удары, все чаще отступает. Его соратница бьется не хуже разъяренной кошки, но ей не дано вершить чудеса.

Вот светловолосый падает…

Другой корабль, черный как смоль, внезапно содрогается от удара, который наносит таран. Противник появляется из-под воды: огромное существо, похожее на кархадона, поднимает мачты и превращается во фрегат с зелеными парусами. На палубу выбегают матросы, и среди них сразу два крылатых силуэта – черный и алый, огненный.

Те, кто выживут, запомнят эту ночь надолго.

Он не из их числа…

– Эй! – раздается за спиной знакомый голос. Хаген хочет обернуться, но тонкая рука с изящными пальцами ложится на его плечо, заставляя смотреть прямо на солнце. – Зачем ты это сделал?

– Трисса, я… – Он теряется, не может подобрать слова. – Я… прости меня.

– Простить? – удивленно переспрашивает она. – За что?

Вихрем проносится сквозь сознание та ночь, когда он оказался слишком уж хорошим учеником Пейтона и потерял самое дорогое, что только сумел обрести за свою никчемную жизнь, растраченную на исполнение чужих желаний, – и горе прорывается наружу, словно лопается нарыв. Хаген начинает говорить – сбивчиво, бессвязно, – и не может остановиться, а Трисса слушает его, не перебивая.

– Я любила тебя, – произносит она в конце концов, когда он замолкает. – И ни о чем не жалею. За что мне тебя прощать? За случай, над которым у тебя не было власти?

И внезапно Хаген понимает, за что.

– Я не узнал тебя. Я обещал, что узна́ю… Прости.

Трисса убирает руку с его плеча, молчаливо разрешая обернуться, но он слишком долго смотрел на солнце, поэтому не может разглядеть ее лица – оно все время меняется. На мгновение из глубин памяти всплывает другое имя – Мара? – но потом он вновь видит перед собой именно ту, кого хочет видеть. Перед глазами танцуют разноцветные пятна, под веками жжет песок, и прощальный горько-сладкий поцелуй длится целую вечность.

Впрочем, теперь ему некуда торопиться.

– Эй!

Он открыл глаза и увидел над собой небо, по которому легкий ветерок гнал пушистые облака. Где-то на востоке солнце вынырнуло из моря, но не успело еще разгореться как следует – значит, рассвело совсем недавно.

В вышине парила одинокая черная птица.

Безмятежный пейзаж показался Хагену таким неправдоподобным, что он ни на миг не усомнился в собственной смерти. Что ж, выходит, на том свете не так уж и плохо. И даже крабов не видно. Может, врут люди, и не так уж страшен на самом деле Великий Шторм?

– Какие еще крабы? – проворчала Эсме, касаясь его лба прохладной ладонью. – Глупости. Ты живой.

Тут же пришла боль, словно по команде. Болело все – каждый удар сердца отдавался мучительной пульсацией в черепе, ныла каждая мышца и каждая кость, – но особенно сильно болела спина. Ее жгло и дергало, словно открытую рану щедро присыпали солью.