Наталья Осояну - Звёздный огонь [litres]

– Хочешь сказать, что пожиратель поджидал тебя на мелководье? – удивленно спросил Умберто, решив, что понял, как было дело. – Он бы ни за что туда не пролез!

– Нет-нет! – Ролан замотал головой. – В тот день я увлекся и сам не заметил, как мы с «Легкокрылой» прошли луга насквозь и оказались на другой стороне, в открытом море. Фрегаты обычно тратят почти целый день, чтобы туда добраться: слишком мелко, им приходится идти кружным путем… Ну вот, когда я сообразил, что мы заплыли слишком далеко и пора уже возвращаться, вдруг поднялась большая волна – это без ветра-то! И «Легкокрылая» сразу почуяла, что под нами кто-то проплыл, кто-то здоровенный. Потом он… – рыбак осекся, помрачнел. Он боялся даже вспоминать о случившемся. – Это… знаете, я и не думал никогда, что у кракена может быть столько щупалец!

– Это не кракен, – сказал Крейн. – Как же ты спасся?

Рыбак с нежностью провел ладонью по корпусу лодки:

– Она меня спасла. Пока я глядел на щупальца как дурак, она сама развернулась и дала стрекача…

Умберто утратил интерес к разговору. Солнце пригревало, и вскоре моряк сомлел – задремал на корме, посреди свернутых сетей. На этот раз его почему-то не посетил злополучный сон о повелителе всех узлов – может, такие сны приходят лишь ночью? – зато пригрезилось кое-что другое. Новое видение было правдивым, и к гадалке не ходи: просто все, приключившееся в этом дневном сне, уже случилось на самом деле примерно семь лет назад.

– …Обвиняемый, встать!

От удара по ребрам темнеет в глазах, и ты едва не валишься навзничь, а страж, дыша перегаром тебе в затылок, лишь фыркает. Ты поднимаешься, ощущая боль в избитом теле, ничего, кроме боли. Помнится, когда-то ты хотел затаиться за дверью своей камеры, улучить момент, когда страж войдет, чтобы принести очередную порцию бурды, которую погнушались бы есть даже свиньи, – и кинуться ему на спину, повалить, разбить голову о каменные плиты пола. Но этот желтолицый громила уже лет двадцать имел дело с такими, как ты, поэтому он все предусмотрел. Он жестоко наказал тебя за неправедные мысли и ныне жив-здоров, что о тебе самом уже сейчас сказать трудно.

– Как судом было установлено…

А-а, какая разница?! Да, еще полгода назад, проходя мимо здания городской тюрьмы, ты не задумывался о том, зачем она нужна, и даже в страшном сне тебе не могло присниться, что вскоре окованные железом тяжелые двери закроются за тобой. Мир разделится на две части, и одна из этих частей будет с каждым днем становиться все меньше и меньше, пока не сожмется до размеров острия иглы.

– …Не желая возвращать долг, злонамеренно подстерегал ростовщика по пути из трактира домой, но дважды тому удавалось спастись по случайности. На третий же раз…

Заступница, к чему все это? Ты признал вину, ты согласен понести наказание. Что было, того не изменишь, хотя случись все заново, ты поступил бы иначе. Ты, бестолковый семнадцатилетний юнец, ни за что не стал бы слушать старшего брата и не счел бы откровением ненароком оброненные слова: «Ах, если бы этот сын кракена завтра споткнулся и упал, чтобы больше не вставать!»

Он упал, да. Потом за тобой пришли, и когда отец узнал о случившемся, он… отказался от тебя. Это было так просто и страшно: вот он смотрит тебе в глаза и говорит что-то, но ты не слышишь, – а вот он уходит. Все. Запоздавшим эхом приходят слова: «Среди моих сыновей нет убийцы!»

Но ведь ты сделал это ради того, чтобы он не потерял все…

Пустое. Хватит! Поднять голову, улыбнуться – на длинноносой физиономии судьи отражается смесь презрения и… страха? О да, совсем чуть-чуть, но он есть. Впрочем, тебя-то нет, тебя уже казнили – вот прямо здесь, мгновение назад. Завтрашний день значения не имеет.

Улыбайся, потому что тебя нет.

Судья выносит еще один смертный приговор, и тебя вместе с другим осужденным уводят в камеру, из которой утром выпустят прямиком на виселицу.

Или это они так думают.

Глубокой ночью глаза второго смертника зажгутся недобрым огнем, словно у кошки. «Эй, – скажет он, – я слышал твою историю и решил, что ты будешь жить».

И будет ночь, полная пламени, а потом ты заберешь из тайника припрятанные вещицы, включая отцовский кинжал, и даже не обернешься, покидая родной город…

Всему виной была «Легкокрылая»: из города, чье название Умберто постарался забыть, их с Крейном уносила точно такая же лодочка. Юноша, чудом избежавший смерти, полулежал на корме и смотрел в ночное небо, а магус исподволь за ним наблюдал, и лицо его было слегка удивленным. Умберто лишь потом понял: Крейна удивило, что спасенный ни разу не обернулся.

А зачем? Уже тогда овладевший непростым искусством плетения узлов, он знал: любое, даже самое сложное плетение можно распутать – и тогда оно превращается в веревку, простую и понятную. С узлом, в который превратилась его собственная жизнь, Умберто поступил намного проще – разрубил одним точным ударом и зажил припеваючи, не думая ни о чем.

Но за последние полгода все нити переплелись вновь, крепко и причудливо.

Проснувшись, он некоторое время лежал неподвижно, закрыв глаза. Слышно было, как за бортом плещется вода, как шумит ветер в парусах. Крейн и Ролан молчали – когда-то помощник капитана тоже любил вот так молчать и слушать океан, а теперь «Невеста ветра» ушла из его головы, и освободившееся место занял, похоже, какой-то злой дух, нашептывающий вещи, о которых прежний Умберто предпочел бы не думать. «Все это просто замечательно, – сказал моряк сам себе. – Но что мы сделаем, если и впрямь появится пожиратель кораблей?»

– Скоро будем на месте, – раздался голос Ролана.

Умберто открыл глаза, огляделся: как выяснилось, дремал он достаточно долго, чтобы окружающий лодку пейзаж успел заметно измениться. Вокруг «Легкокрылой» простиралось изумрудное мелководье, и за толщей воды угадывались колышущиеся заросли водорослей, под которыми, возможно, покоились останки фрегата, пятьсот лет назад проигравшего свою последнюю битву. Легенда, рассказанная Роланом, не удивила Умберто – он и сам когда-то мечтал найти клад возле скалы, которая одиноко вздымалась из моря недалеко от их дома – дома, который сейчас был очень и очень далеко.

– Выведи «Легкокрылую» на глубокую воду, – сказал Крейн. – И еще я хочу на время одолжить ее зрение, если вы оба не против.

– Не против, мастер Бастиан…

«Ого! Пока я спал, они успели познакомиться».

– …А вот я хотел спросить, повязка вам не мешает?

Ролана явно интересовало, ощущает ли одноглазый корабел то же самое, что и тот, у кого два глаза. Магус хмыкнул, закрыл ладонью левый глаз, как будто мог видеть сквозь ткань – так оно и было на самом деле, – и ответил: