Гай Орловский - Ричард Длинные Руки. Церковь и демоны

Альбрехт идет со мною рядом, ему улыбаются, но не приветствуют, нельзя к кому-то обращаться, когда рядом государь, а сам Альбрехт отвечает небрежной улыбкой всем довольного и самого близкого к императору человека, которого вот-вот возведут в принцы, слухи уже промчались галопом по дворцу.

Мы были на середине зала, когда под аркой прошли с дворцовой степенностью и замедленностью в жестах две женщины, в синем и голубом платьях. В одной узнал герцогиню Клауренскую, рядом неслышно плывет, сжимая в руках веер, строгая и с задранным носиком юная девушка.

Ни на кого вроде бы не смотрит, милая и свежая, как бутон розы, что вот-вот распустится, на бледных щеках нежный румянец, даже издали понятно, что естественный, а не густые румяна, что накладывают на лица придворные дамы.

В их сторону оборачиваются, щеголи поспешно выпрямляют спины, грудь вперед, принимают бодрый вид, на юную незнакомку бросают загадочные и призывные взгляды.

Когда подошли ближе, я заметил, что эта юная девушка, которая явно дочь герцогини, все же украдкой кидает по сторонам любопытные взгляды, но голову держит прямо, плывет рядом с мамой с достоинством, как взрослеющий цыпленок, что все еще готов спрятаться под большое мамино крыло, но всем видом демонстрирует окружающему миру, что вполне взрослый и самостоятельный, вот все смотрите, какая я красивая и смелая.

Герцогиня уловила момент, когда я обратил на них внимание, что-то шепнула дочери, не поворачивая головы, и обе поплыли по паркету в моем направлении, как лебеди по неподвижной глади озера.

Я замедлил шаг, обе остановились на строго отмеренном расстоянии, придворные умеют рассчитать до дюйма, разом присели. Платья зашуршали, как свежие простыни, я даже уловил опрятный запах то ли мыла, то ли чего-то постельного.

Я обратился к ним дружеским тоном:

– Герцогиня, что за прекрасное создание с вами?.. Можете встать.

Обе поднялись, румянец на щеках дочери стал гуще, а герцогиня выпрямилась и прощебетала милым голоском:

– Это моя дочь Розалиндия, ваше императорское величество.

– У вас красивая дочь, – произнес я наименьшее из того, что обязан был произнести, и таким тоном, что вот именно с этого момента она будет красивой. – Как бы да… весьма.

Альбрехт чуть слышно хмыкнул, а герцогиня воскликнула:

– Первый выход в свет!.. Я так волнуюсь за нее, так волнуюсь! И не где-нибудь, а сразу в императорском дворце! Это такая честь, такая честь, ваше величество…

– Не прикидывайтесь провинциалкой, – сказал я дружески. – Вы вполне светская дама, многим из местных утрете нос. Дочь у вас такая прелесть, мигом займет достойное место среди признанных красавиц империи!

Она произнесла с горделивым вздохом:

– Вот этого и побаиваюсь, ваше величество!..

– Чего вдруг?

– Она еще так молода и неопытна, ваше величество! А здесь такие опасные для юных девушек мужчины…

У меня вертелось на языке, что не дам ее в обиду, но именно этих слов и добивается герцогиня, вон Альбрехт заметно насторожился, потому я лишь обронил с приличествующей императору небрежностью, у которого столько дел, столько дел:

– Слухи о тлетворности дворцовой жизни весьма преувеличены и как бы раздуты с великим удовольствием. Но поговорить о женщинах всегда интереснее, чем о делах и работе, вот и слухи, слухи.

Она сказала почти жалобно:

– Но я так беспокоюсь за свою девочку!

– Тогда приглядывайте, – посоветовал я.

– За ними разве углядишь, – посетовала она. – Особенно когда тайком начнут передавать записочки.

– Хорошая дочь сразу покажет их вам, – сказал я голосом опытного педагога, – даже не читая… Сэр Карнагель, что у вас?

Герцогиня поняла, что аудиенция окончена, присела, дочь в точности повторила ее движение, а затем отступила на шаг, делая с мамой одинаковые жесты, как в синхронном плавании.

Альбрехт с облегчением вздохнул, я бросил пару благожелательных слов осчастливленному сэру Карнагелю насчет его костюма и бодрого вида, несмотря на возраст, и мы двинулись дальше.

Не знаю, в самом ли деле герцогиня так уж беспокоится за дочь, сопровождает ее всюду, но если намеревалась сразу предложить ее мне, то таскается с нею зря, я все-таки блюду какие-то нормы, не смогу при матери залезть и на дочь, северное воспитание не позволяет даже императору такие демократические вольности.

Правда, я на Юге…

Закончив обход, вышли другой дорогой к лестнице наверх, Альбрехт пропустил меня ступить на ступеньку первым, а когда я сделал шаг, услышал за спиной его тихий голос:

– Ваше величество, у вас такое лицо…

Я оглянулся.

– Что, со спины щеки видны?

Альбрехт смотрит со странной усмешкой в глазах. Под светом ярких ламп заметно, что на Юге ухитрился загореть еще больше, кончик носа даже облупился, странный контраст между мужественностью лица с изнеженностью и вычурностью костюма, включая роскошную шляпу и мягкие туфли, расшитые бисером.

– Какое, – уточнил я, – зверское?

Он от изумления чуть не промахнулся мимо ступеньки.

– Почему зверское? До сих пор умильное. И как бы, даже не знаю как сказать, будто завтра выйдете в такой шляпе, что моя со стыда сгорит прямо у меня на голове!

Мы поднимались по лестнице с резными перилами, где на каждом пролете – по мраморной статуе в человеческий рост, монументализм должен внушать почтение к величию и непоколебимости устоев.

Альбрехт на ходу поглаживал идеально ровную поверхность, одобрительно хмыкал.

– Никакой умильности, – отрезал я. – Не собираюсь гулять по минному… по топкому болоту только для того, чтобы сорвать над самой трясиной красивый цветочек!.. Государи так не поступают.

– Браво, – сказал он с подчеркнутым облегчением. – Гора с плеч. А как государи поступают?

– Бдят, – отрезал я. – В первую очередь бдят. Вот вы чем занимаетесь в свободное от флирта время? Или у вас ну совершенно нет свободного, потому что всегда заняты таким важным здесь делом?

Начиная со второго этажа стража только из северян, даже воздух здесь свежее и чище, без приторного аромата духов и притираний, а стражи у дверей в доспехах, не тяготит привыкших к походам и ночевкам у костра в лесу или в степи.

Альбрехт ответил с полнейшим равнодушием:

– Верно, здесь флирту придают слишком большое значение. Но я не спорю с местными обычаями, как наш доблестный граф Келляве, а делаю вид, что принял.

– Так проще?

Он ответил с ноткой удивления, что спрашиваю о таких понятных умному человеку вещах:

– Естественно. Зачем сражаться с ерундой?..

– Тепло, – сказал я поощряюще, – тепло…

– От того, – пояснил он, – что сменил одежду, не значит, что сменил взгляды, убеждения, веру в наше правое дело.