Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

– Ух ты! – рванулся Карел. Глаза его загорелись. – А можно я?

– Не сейчас, – остановил его Севелон. Таким же лёгким движением он разломил второй браслет и бережно положил кандалы на пол. – Пускай лежат – потом попробуешь. А сейчас собирайтесь: вам пора. Да, вот ещё что. – Он достал откуда-то (Ялке почудилось, что прямо из камня) пригоршню серебряных монет и без счёта высыпал их все в подставленную девичью ладонь. – Мой драупнир вы не сможете сразу продать, – сказал он, – так что вот вам на первое время. Всё. Идите. Мне нужно подумать.

Больше он не сказал ни слова, словно потерял к людям всякий интерес. Так и просидел до самого ухода, лишь кивнул, когда Михелькин и Ялка подошли к нему поблагодарить и попрощаться.

На сей раз идти было легко, даже приятно, и Ялка чувствовала, что дело не только в снятых цепях. Новый ход был просторным и сухим, свод не опускался, пол был ровный, камешки не попадались под ноги. Она шла второй, придерживая одеяло. Позади неё был Михелькин, а впереди Карел прокладывал дорогу и болтал без умолку, его несуразные башмаки громко топали по каменному полу.

– До сих пор не верю – он сказал тебе своё имя! – говорил он, не оглядываясь и светя перед собой фонарём. – Двараги никому не говорят своих имён. Видно, чем-то ты ему потрафила.

– Куда мы идём?

– Куда-то на поверхность. Я не знаю, где мы выйдем. Это гномья тропа, «блуждающий путь» – самая короткая дорога куда угодно; она открывается только избранным.

Ялка нахмурилась.

– Как же она открылась нам? Мы разве избранные?

– Севелон сказал мне Слово.

Они шли и шли, устраивая недолгие привалы, чтобы перекусить, выпить воды и дать ногам отдохнуть. Стены туннеля стали другими, хоть Ялка не сразу заметила отличия – гранит сперва сменился серым сланцем, затем стали появляться более светлые слои, и наконец весь монолит побелел. Ялка провела по ней ладонью, и та сразу испачкалась.

– Мел, – сказал Карел, обернувшись на шорох и увидев её движение. – Здесь раньше было море. Мы уже совсем неглубоко.

И вправду, коридор всё время шёл вверх.

– Разве мел бывает там, где море?

– Конечно! Мел и соль всегда остаются, когда море уходит. Идите за мной.

Они шли уже часов, наверное, пять. Ялка устала и пропустила момент, когда стены стали ровнее. Тут и там стали встречаться следы обработки. Ещё немного – и потянуло свежим воздухом. Карел обернулся и расплылся в улыбке.

– Шагай веселее, Кукушка! Выходим!

Однако радоваться было рано. Магия гномов, видимо, уже не действовала. Ещё час или два они блуждали в лабиринте тёмных штолен и наклонных штреков, поднимались по старым деревянным лестницам, ступеньки которых ломались под ногами, пока наконец впереди не замаячил неровный синий лоскут неба с редкими мерцающими звёздочками: снаружи наступал вечер. И Ялка, и Михель вздохнули с облегчением.

– О, так вот мы где! – воскликнул Карел, первым выбравшись наружу и осмотревшись по сторонам. – Ай да Севелон! Это же старые зеландские карьеры. Тут всё заброшено, поэтому ничего не бойтесь.

Михелькин и Ялка стояли, пошатываясь, опьяневшие от свежего воздуха, и держались друг за дружку.

– И куда нам теперь идти?

– Вон огни светятся, видите? – Карел указал рукой. – Там трактир и хутор. Туда и идите. Я бывал там – недурное пиво и неглупый хозяин. А теперь прощайте.

– Постой! Куда ты?

– Севелон велел вернуться, значит, я должен вернуться. Я же гном, Кукушка. А для гнома слово старшего – закон.

Ялка помедлила.

– Мы ещё встретимся?

– Кто знает! – сказал Карел.

Он развернулся и исчез в старой шахте. Оба долго смотрели ему вслед, пока огонёк его фонарика не затерялся в темноте.

– Ну что, – неловко сказал Михелькин, – пойдём?

– Я боюсь, – призналась Ялка. Налетевший ветер взметнул её войлочную юбку. – Вдруг нас ищут?

Михелькин издал смешок.

– Во всяком разе, не здесь, – сказал он. – Среди людей новости так быстро не расходятся. А здорово всё вышло! Как это у тебя получилось так задурить ему голову? Старый пень не только браслет не забрал, ещё и серебра отсыпал! Во как! Ай да мы! Знай наших!

И он позвенел монетками в кармане.

– Угомонись, – сердито сказала Ялка, подобрала юбку и, не обратив внимания на протянутую Михелем руку, стала спускаться вниз по тропике.

– Эй, ты что? – растерялся Михелькин и двинулся следом.

Быстро темнело. В темноте было трудно определить расстояние. Они шли и шли, а огни, горящие в окошках постоялого двора, словно и не приближались. Вокруг были старые польдеры, превратившиеся в пустоши. Песчаные проплешины сменялись редкими островками зелёной травы, под ноги всё время попадались сухие колючие кочки. Пахло мелом, солью и сухим песком.

Они шли в полном молчании и только ахнули одновременно, когда из темноты им навстречу выступила фигура человека.

– Ох, – сказал человек, отступая назад. – Простите, если напугал вас, юнгфрау. И вас тоже, юнкер. Кто вы?

– Мы… – Михелькин гулко сглотнул. – Мы э-э… странствуем. Нам сказали, здесь есть постоялый двор.

– «Песколаз»? Я как раз иду туда. Я прогуливался по дюнам. Люблю, знаете ли, прогуляться перед сном… Так мне вас проводить?

Михелькин нерешительно почесал в затылке.

– Пожалуй.

Человек снял берет и раскланялся, рассыпав по плечам снежно-белые волосы, затем выпрямился и всмотрелся девушке в лицо. Ялку пробрали мурашки от пронзительного взгляда его синих глаз. «Совсем как у травника!» – подумала она.

– Зовите меня ван Хорн, – сказал беловолосый. – Я к вашим услугам.

Сусанна пробудилась рано и, не обнаружив рядом травника, запаниковала. Что тут сказать – одинокая девчонка, затерянная в польдерах между двумя городами, – незавидная доля. Костёр давно погас. Девахи в мужском платье и её собаки тоже не наблюдалось.

В пешем путешествии может случиться всякое: голод, зной, промокшая одежда, стёртые ноги. Но нет ничего более мерзкого, чем заснуть у костра и проснуться утром задубевшим, мокрым от росы возле горки остывшего пепла. И солнце ещё не взошло, и одеяло уже не спасает. Хорошо, коль ты бывалый странник и проснулся раньше, чем окоченел. А нет – весь мир покажется ужасным. На душе темно и муторно, утро тянется и тянется, а обогреться невозможно.

Примерно это чувствовала девочка. Ей повезло, что, уходя, Жуга накрыл её плащом поверх одеяла. Если бы не это, Сусанна проснулась бы раньше. Чтобы по-настоящему согреться, нужен был костёр, а развести его без кремня и огнива Сусанна не могла. Зола была сыра, девчушка поворошила её, но не нашла живого уголька.

Сусанна вскочила и заметалась. Бросилась туда, сюда, обежала вокруг стены, набивая пятки об остывшие, покрытые росой серые камни, потом вернулась надеть башмаки и набросить плащ и наконец додумалась взобраться на вершину старого холма. Её трясло, пальцы не сгибались, в голове царила муть. Тело требовало движения, разум подбирал остатки сна. Компромисс меж этими желаниями был ужасен, но альтернативы не было. Пришлось терпеть.