Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

– Ну что ж, – признал Иоганн, – оно, быть может, тут вы правы. Захотелось вспомнить молодость, на звёзды поглядеть и всё такое. Можете считать, что так и есть. Да только понял я, что и мечты тогда были пустые, и дней тех не вернуть. А посидеть у костерка, винца попить, мясца поджарить, а при случае кому-нибудь по репе настучать – всё приключение! Вот только не пойму, к чему вы клоните, куда ведёте?

– А я вот долго думал насчёт того, чего бы я хотел. – Хагг задумчиво поднял глаза в темнеющее небо. – Я ведь не рассказывал тебе, а между тем моя судьба тоже не сахар. Вышло так, что я мальчишкой знался с гномами. И спёр у них игрушку, золотой биток. Пустяк, но двараги – обидчивый народ. Они не стали мстить, отпустили меня, но что-то сделали с временем. И я выскочил наружу лет на двести позже, чем вошёл.

– Да ну! – изумился Иоганн. – Быть того не может! Неужто не врёте?

– Хотел бы я соврать! Так вот. Я только после понял, как всё изменилось. Был один мир – стал другой. Когда я попал под землю, Италия была лоскутным одеялом, все дрались и грызлись меж собой, один город против другого воевал, на императора чихать хотели, а сегодня все говорят о едином Италийском государстве. То же и Испания. Леон, Кастилия, Арагон – всё в прошлом. Уже и Португалию хотят к себе присоединить. А я скитался, я перебирался из королевства в королевство, из страны в страну, был у турок, в Трансильвании, потом в Нидерландах. И везде одно и то же – кто раздроблен, тех и бьют. И часто думалось мне: вот бы всем собраться вместе да вломить испанским сволочам! И чтобы не было ни Фландрии, ни Зеландии, ни Ганнегау, ни Намюра, ни Брабанта, ни Гелдерланда, ни всех прочих, а была б одна Голландия – не пальцы, а кулак, чтоб дал – и сразу насмерть! Чтоб, наконец, здесь можно было жить и заниматься делом и спокойно встретить старость, не опасаясь, что придёт какой-нибудь толстопузый священник, утопит твою дочь как ведьму, сына заберёт в солдаты, а тебя сожжёт как гёза и бунтовщика только за то, что у тебя есть лишние флорины. Когда началась война, мне показалось, так оно и будет.

– А вышло как?

– А никак. Боятся люди. Не хотят. Сколько лет уже воюют, а всё то же.

– Да, – признал Иоганн. – Мечта что надо! Только это вы хватили. Вы б ещё Балканы вздумали объединить, скажем, Черногорию с Албанией. Или уж сразу – с Грецией. Пфуй! Это что же получается по-вашему, что всё перемешается? И амбуазское вино, и льежское, и бургундское? И гаудский сыр, и лимбургский, и маасдамский – всё едино будет? Это что же, вместо «гауды» все будут говорить: «голландский сыр», а вместо брюжского пива – «голландское пиво»? И кружева все – брюжские, льежские, брабантские, все будут называться «голландским кружевом», без всякой разницы? «Голландский сыр!» «Голландская селёдка!» Вот умора! Смех на палочке! Да никогда того не будет, хоть вы тресни, хоть я лопни!

– А вдруг?

– Да никогда такому не бывать!

– Но посмотри: уже сейчас народы забывают, кто они, откуда. Старые племена так и вовсе исчезли, в городах все пришлые, а называют себя не по роду, а по месту. И это только первый шаг. Вот проложат нормальные дороги, станет всем удобно путешествовать, торговля расцветёт, ещё сильнее всё сольётся.

– Да разве в Нидерландах будут когда нормальные дороги! – фыркнул Иоганн. – А и проложат, всё равно что-нибудь ещё случится. Будут по цехам друг друга различать, по занятиям, по лигам, по домам торговым, как-нибудь ещё. Вас послушать, так и вовсе мир должон в одно объединиться, крещёного от мавра и жида не отличишь, а этому уж вовсе не бывать! Это ж какая силища потребна! Это только если палкой человека загонять. А палкой в рай насильно не загонишь, только в ад.

Золтан махнул рукой.

– Да мы давно в аду, – с горечью сказал он. – Сами не ведаем, что творим. Но ладно. Не об этом я. Мне кажется, Жуга открыл способ, как сделать так, чтобы такие мечты сбылись.

– Все?! – поразился Иоганн.

– Ну не все, конечно. Я не очень понимаю, но в его тетради говорится о Силе. Будто её скопилось столько, что надо только найти человека, который сможет с нею совладать, направить в нужное русло. Как поток из взорванной запруды.

– Скажете тоже… Ах ты ж! – Иоганн схватился за голову. – Так это он тогда о жертве говорил? Он что, хочет тех детей кому-то в жертву принести?! Свят-свят! Так это что ж такое? Это ж язычество какое-то получается.

Хагг покачал головой:

– Не думаю. Просто дети тут определённым образом замешаны. Сам травник ничего не может сделать – он как раз и есть та самая «плотина». А вот кто будет «мельницей» на той плотине, не могу уразуметь. И теперь, когда Жуга вернулся, где-то что-то, я уверен, в самом скором времени должно произойти. Должно, я чувствую! И знаешь, я не хочу упустить этот момент. И эти трое детей должны быть рядом. Все! Хотя, по-моему, они давно уже не дети. Так вот, наш Томас, этот маленький монах, как раз и есть один из тех троих. Вот потому я согласился следовать за ними, Дважды-в-день, и потому мы с тобой и дальше будем притворяться. Понял? Эхе-хе… Ну хорош томить – есть хочется. Давай снимай.

– Ах ты, и верно! Оп! Держите. Ну как?

– Кх-кх! О-ох, наперчил! – Хагг откусил кусок и помахал ладонью возле рта. – Огонь!

– А вы вина глотните. Я хорошего вина припас, из крайней бочки. Помните, я приносил, мы с вами пили? Аристид, хромая шельма, господам, значит, альгвазилам дал другого, а меня не обманул – налил того самого, лучшего. Вон, в той бутылке.

– Благодарствую.

И оба замолчали, ибо известно, что хорошая трапеза располагает к благодушным мыслям и таким же благодушным разговорам или же к молчанию. Иоганнес Шольц и Золтан Хагг не сговариваясь выбрали второе.

И в этот миг из темноты появился большой силуэт человека. Оказалось, это Смитте. Будучи обнаруженным, толстяк выступил на свет и теперь таращился на Золтана и Иоганна, комкая в лапищах катаную шляпу и шумно втягивая ноздрями воздух.

– А, снова этот убогий, – прокомментировал Иоганн. – Пришёл на запах жареного. Дать ему кусочек, господин Ха… гм… мастер Людгер?

– Дай, чего уж, – проворчал тот. – Всё равно нам всё не съесть.

Иоганн поддел с углей ещё одну полоску флеккена, подул на неё, чтобы остудить, и протянул умалишённому:

– Держи, болезный, только не ожгись. И сядь – чего торчишь? – в ногах правды нет. Эх, грехи наши тяжкие…

Он перекрестился.

– Премного благодарен, господин Иоганн, – на удивленье внятно и отчётливо ответил «полоумный Смитте», взял мясо и уселся на бревно. От неожиданности у Иоганна аж кусок в горле застрял, а Золтан вскинулся и приподнялся, вглядываясь толстяку в лицо.

– Ты? – осторожно выговорил он.

– Я, Золтан, я, – ответил тот, развеивая всякие сомнения. Откусил кусочек мяса и поморщился: – Ох, наперчили! Яд и пламя!