Симона Вилар - Сын ведьмы [litres]

– А теперь глотни! – выкрикнула Малфрида и бросила в открытую пасть склянку голубой мертвой воды.

Великан падал со страшным грохотом, разбивался, раскалывался на куски, раскатился валунами по берегам бирюзового озера. Один кусок даже упал в воду, послав по ней волну. Эхо от грохота долго летело под тяжелыми тучами, где-то в лесах взвились с карканьем стаи ворон. И лишь когда все стихло, Добрыня перевел дух. Подошел к по-прежнему слабому Саве, помог подняться. Увидел и Даа, который сидел в стороне, свесив голову. Свой остроухий колпак где-то потерял, и оказалось, что волосы у него светлые-светлые, почти белые.

И тут Малфрида произнесла:

– Я же говорила, там кто-то есть. – И она указала в сторону зеленого озера. – Чувствовала, что за нами наблюдают.

Добрыня посмотрел, но ничего не заметил. А Малфрида вдруг заволновалась, подскочила, перевернулась в воздухе и полетела вниз темной каркающей вороной.

Ладно, эта разберется, что там и к чему. Сам же Добрыня присел на камень, обнажил голову и впервые рассмотрел шлем-зерцало. Вот оно какое, это чудо чудное, диво дивное! А и впрямь хорош! Вроде как островерхий шишак, но заметно отличный от тех, какие ковали на Руси или привозили с востока. Малфрида уверяла, что металл в этом краю не действует, не попадает сюда. А что же это тогда, как не металл? Серебристый, матово гладкий, ни единого узора по нему, ни следов чеканки, только на наносной стрелке, спускающейся с обода, выгравированы какие-то знаки. И прямо над этим наносником поднималась на уровне лба блестящая, отражающая все пластина золотистого цвета. Сейчас Добрыня мог и себя увидеть в этом отражении не хуже, чем в отполированном зеркале из тех, что привозили из Царьграда. И такой он был растрепанный, со следами грязи на лице, что даже вспомнил с содроганием, как его засыпало комьями земли в той норе, откуда он все же вытащил сверкающий шлем-зерцало. Еле выбрался. Но ради этой цацки отражающей стоило так рискнуть!

Вдруг Добрыня замер, задержал дыхание: при повороте шлема он заметил в отражении еще кого-то, стоявшего неподалеку. Не Сава это, не Даа…

Добрыня быстро вгляделся в отраженный образ, стараясь не подать виду, что заметил. Да, некто стоял за ним, вроде молодец незнакомый, в меховой безрукавке, в рубахе, какие и на Руси носят, с вышивкой… Но и вышивка, и рубаха были обтрепаны, словно носил их незнакомец уже не один десяток лет. А так собой был даже ничего – статный, пригожий, с ниспадающими на плечи гладкими волосами. Вот только глаза у него… Добрыня ощутил, как озноб по телу прошел и, не выдержав, оглянулся. Да, таких очей он ни у кого не видел: в них не было белков и они казались темными дырами на бледном неподвижном лице. Такая бледность бывает у тех, кто давно не видел света и не грелся под лучами солнца.

– Ты упырь? – спросил негромко Добрыня. – Или нет… ты кромешник! Ну и как там у вас за Кромкой? Скучно, поди?

Говорил это, а сам медленно поворачивал шлем, чтобы отражающее зерцало было направлено на кромешника.

Тот словно уловил его намерение и отошел в сторону. Но при этом больше смотрел туда, где находилось озеро. Добрыня проследил за его взглядом. И чего это Малфрида мешкает? Не то чтобы посадник опасался появившегося невесть откуда кромешника, но именно Малфрида могла подсказать, что это за диво стоит рядом.

Однако молодец с глазами-дырами уже отошел. Стоял неподалеку от Савы, всматривался. И вдруг спросил у священника:

– Во что ты веришь, чужак?

Добрыне хотелось предупредить: нечего с этим слугой Бессмертного лясы точить. Но Сава и сам понял. Отступил, сунул руку за пазуху, ища нательный крестик. И кромешник как будто догадался, что тут ему никто ничего не объяснит, и двинулся к Даа. Шаман пал ниц перед ним, накрыл голову руками.

– Не трогай парня! – приказал Добрыня. – Эй, ты, как тебя… Мокей, что ли? Оставь мальчишку, на меня выйди, если не трус.

Темные, без блеска глаза-дыры смотрели теперь на него, и Добрыня подумал, что надо поскорее надеть шлем – тогда эта нечисть от ответного удара на себе испробует все, что готова наслать. Но Добрыня опоздал…

Белый ледяной шар рванул к нему с ладони кромешника быстрее, чем Добрыня успел надеть шлем. Однако же шар разлетелся на множество осколков, разбившись о непроницаемую кольчугу Добрыни. Один из осколков обжег посадника, чиркнув по лицу и подбородку. Добрыня невольно вскрикнул. Миг – и он уже был в шлеме, смотрел на кромешника, наступал на него. И, видимо, тот понял, что его ждет, отлетел в прыжке, при этом бросив следующий светящийся, как кристальный лед, шар в Даа.

– Нет! – вскричал Добрыня. Казалось, он был готов разорвать этого Мокея голыми руками. – Нет, трусливая падаль! На меня иди, если хочешь изведать силу богатырскую!

Но тот уже исчез. Отпрыгнул далеко единым движением, потом еще раз – и тут же все заволокло густым белесым туманом. В таком тумане он был невидим для отражающего удары шелома.

Правда, туман стал тут же рассеиваться, когда рядом, разгоняя белесую муть, забили шесть крыльев Ящера.

Добрыня склонился над Даа – тот был весь утыкан острыми ледяными осколками, кровь текла из множества ран, а на лице застыло удивленное, испуганное выражение.

– Ох ты, парень… На беду я покликал тебя с собой в царство Кощеево.

Рядом звучал голос Малфриды – уже не Ящера, а женщины, которая торопливо рылась в своем мешке, вытаскивая склянки с чародейской водой.

– Не мешай мне. Пока душа паренька рядом, я еще смогу вернуть ее.

Она вытаскивала осколки из тела Даа, а сама время от времени озиралась, выискивая взглядом кромешника. Однако того словно развеяло вместе с туманом.

Добрыня сидел в стороне, наблюдал. Когда кровь исчезла с Даа под струями голубоватой воды, когда розовые струйки вернули цвет его лицу, а сам он вздохнул и стал приподниматься, посадник обрадовался ему, как родному. А отчего, спрашивается? Разве мало смертей Добрыня видел на своем веку? А все же любая живая душа в этом мире смерти и чар казалась ему близкой и необыкновенно ценной.

– Спасибо тебе, Малфрида, голубушка.

Она теперь рассматривала окровавленное лицо Добрыни.

– А вот тебе я так легко помочь не смогу. – Она указала на его рассеченное острым осколком кровоточащее лицо. – Ты крест носишь, тебе чары не помогут. Волшебные доспехи – это одно. Особенно тут, в этом мире нелюдей. А вот кровь заговорить у меня не получится. Так что буду врачевать тебя обычно, по-человечески.

Добрыня и впрямь был весь залит кровью, вытекающей из глубокого пореза. Малфрида сказала, что попробует зашить ему рану вываренными оленьими жилами, но сперва надо Добрыне сбрить бороду, промыть рану чистой водой…

Сбривать бороду каменным ножом было мучительно. Хорошо еще, что Сава развел на сухом мхе костерок, нагрел воду, которой промыл порез посадника, да и само лицо подержал в тепле, прежде чем начал скрести каменным краем. Рана Добрыни по-прежнему кровоточила, но Сава даже усмехнулся, заметив, что без бороды посадник выглядит куда моложе.