Лариса Бортникова - Зеркальный гамбит [сборник litres]

– Пошел ты… Фольклорист! Едешь нашим поездом, сидишь в углу, вот и сиди помалкивай. Или ты чего-то другого ждал? Может, рассчитывал, что мы тут тебя веселить станем, частушки распевать и на закорках катать? Так это не сюда – это в цирк.

– Ой… Вы, товарищ нан, не обращайте внимания. Резистенты все такие. Психованное быдло, – девушка так взволнована, что даже вспотела, и это на таком-то холоде. Она хмурится, смешно двигает бровями-стрелочками, размахивает руками в полосатых митенках и почти кричит. Берет её – яркий, как шляпка сыроежки – то и дело сползает на лоб. – Вы, товарищ, не представляете, что у нас на селе говорят про нанов. А вытворяют, знаете что? Нормальным здоровым малышам подменяют результаты ежегодной проверки, лишь бы в больших оставить… В резистент-лист записывают специально. Фрондёры чертовы! Вот Трушева Нина Фёдоровна – наш врач-лаборант, знаете, сколько детишек так утаила? Они у нас в резервации все преогромными растут, как будто резистенты, а на деле обычные, здоровые дети.

– Зачем? – картинно разводит руками старичок, словно обнимает невидимый мячик. – Зачем лишать своих детей светлого будущего? Обрекать на прозябание в резервациях? Неужели в самом деле существует эта пресловутая Большая Фронда? Какая глупость… Боже мой! Какая глупость!

– Конечно, глупость. Только вот ещё как существует! У нас на селе так каждый второй во Фронде. И молодежь, и те, кто постарше. Психи сумасшедшие! Думают, что жить здоровенным гоблином – хорошо!

А детишек так жалко. Я, когда про Нину Фёдоровну узнала от Зойки Трушевой – её дочки и подружки моей, так сначала решила в райком жалобу послать, но там тоже никому доверять нельзя. Тоже все большие. И Фронде сочувствуют. Так что доберусь до центра и там, как положено, доложу.

– Вот сууука! – солдат сжимает кулаки и видно, что ещё полсекунды – и не удержаться ему никак. Ткнёт девушку прямо в маленький… хотя какой он маленький? по наномеркам просто огромный… нос. Но всё же сдерживается, вдруг мрачнеет лицом, словно решил для себя что-то важное, потом шумно открывает дверь в коридор, достает из-за уха папироску, раскуривает её долго, тщательно и потом молча дымит, не обращая внимания на надсадный кашель старика.

– А вот у вас? У вас, бабушка, дети есть? – обращается к Исиде девушка, так и не догадавшись, какой участи только что избежал её нос.

– Сын один всего был. Помер. Внук есть, правнуки… Маленькие. Говорю ж, на Новый год к ним еду. Внук у меня – большой… тьфу ты! – Исида улыбается случайной шутке, – важный человек. Депутат. Письмо прислал, мол, скучаем, бабушка. Тридцать с лишним лет не писал, а вот вишь ты – скучал, выходит. Билет купил, подорожную оформил… Гостинцев вот везу им к праздничку.

– На кой хрен лилипутам твои подарки, мать? – солдатик нарочито равнодушно зевает. – Никчемная биомасса. Мелкие и телом, и мозгами, и духом. Только и могут, что на кошек по уикендам охотиться. Тридцать лет не писал, говоришь… Ну, помяни моё слово, выставят тебя там на посмешище, как годзиллу! За этим и позвали. Я их братию хорошо знаю.

– Ты чего такое! Чего такое трезвонишь ты за глупости? А? – голос у Исиды начинает ломаться и звенеть хрупкими льдинками. – На праздники они меня позвали. Чтобы, значит, вместе. Семьей. И костюм-двойка у меня с собой.

Солдат не отвечает. Вдруг резко и очень ловко подтягивается, закидывает ладное, хоть и большое тело на верхнюю полку. Набрасывает на себя тощую шинелку и сразу же громко храпит. Девушка сидит напротив Исиды на самом краю полки и, кажется, не может решиться, лезть ли ей наверх или же пристроиться снизу, рядом со стариком, который посапывает по-котёночьи в своем гнезде из одеял. А может, и вовсе пойти поискать свободное место в другом купе, но кто знает, что там за люди, а тут вроде бы уже и пообвыклась.

– Да ложись ты. Чай, не маньяк – не полезет. А полезет, меня растолкаешь, – бурчит Исида.

И непонятно, про кого она: про рыжего ли вояку или про нанодедку. Девушка улыбается Исиде, натягивает дурацкий свой берет низко-низко, на самые уши, и укладывается валетом на одну полку со старичком. «Маленькая. Легко как утюнькалась», – завидует Исида, проваливаясь в сон. Полки не приспособлены под Исидины почти два метра, поэтому старуха долго ворочается, пытаясь пристроиться, и, в конце концов, засыпает сидя.

С утра первое, что видит Исида Павловна – малиновый берет. Берет зачем-то лежит на столике, и запачкан по краю густым и тёмным. Исида собирает ладонью с лица остатки сна, жмурится, потом ещё раз глядит на берет. Переводит взгляд на полку напротив. Оказывается, под беретом прятались две жиденькие косички, подвязанные корзиночкой. Теперь берет сам по себе на столе, а корзиночка выставлена на всеобщее обозрение. По самому центру «корзиночки» зияет черная спёкшаяся по краям дырища.

– Мать, тссс. Тихо только. Не кричи.

Солдат свесился с полки лысой своей башкой, уставился прямо на неё – на Исиду. Глаза у солдата мутные, дерзкие. Исида кивает, цепляется покрепче за свой сидор. Кажется ей, что если нащупать через мешковину стеклянный бутылкин бок, то всё как-нибудь устроится. «Гостинцы везу. В Наноскву. Внуку, – шепчет она одними губами и гладит, гладит свой сидор. – Ливер, яички, курятина, два литра самогону, а белорыбицы не достала».

– А старикан куда девался? Ещё с полчаса назад в гнезде сопел, – служивый уже спрыгнул и уселся рядом, упругий такой, крепкий. Тронь пальцем – подскочит.

– А мне откуда знать, – удивляется Исида. – Проснулась, а тут такое. Неживая, что ли? Совсем?

Солдат умело переворачивает тело на спину, трогает пальцами тощую цыплячью шейку. Ощупывает девичьи плечи, грудь. Потом пожимает плечами. Даже вроде как ухмыляется. Затем тщательно обшаривает все углы, проверяет рундуки, багажную антресоль, даже перетряхивает матрацы.

– Надо бы старикана этого отыскать, пока не поздно. Пока не слил меня, кому не надо. Ты погоди, мать. Не кипешись, и сама никуда не девайся. Нана если увидишь – хватай и не выпускай. А я бегом прогуляюсь по составу.

Он выскакивает наружу, делает два шага прочь, потом возвращается. Подмигивает Исиде и салютует средним пальцем: «Да здравствует Большая Фронда». Исида ждет минут десять, вцепившись в спасительный сидор, потом тихонько выглядывает в коридор. Задвигает дверь, щелкает замком.

– Вылазь уже давай. Нету его. Яйца-то мои все побил?

– Побил немножко. Извините меня, пожалуйста.

Старик, всё это время прятавшийся в небезызвестном сидоре, осторожно высовывает сперва голову, а потом вываливается наружу всем тельцем. Личико у него всё запачкано желтком, и сам он взъерошен и похож на свежевылупившегося цыпленка. Ростом дед даже для нана невелик – сантиметров тридцать. У Исиды калоши такого размера. А то и побольше.