Лариса Бортникова - Зеркальный гамбит [сборник litres]

Ленка оправдывалась. Шептала скороговоркой, что пацан случайно попал под обвал или вроде того, краснела, заикалась и почти всхлипывала, но координатор садовников не верил. Показательные разборки устроили в нашем клубе – созвали всех, даже новичков. Наши молчали, опустив глаза. Ленка оправдывалась. Растерянно разводила руками, дребезжала истеричными нотками, но я видел, как за широко раскрытыми, блестящими от слёз глазами таится волчья ухмылка. Координатор садовников тоже видел. И после того, как Ленка тяжело вздохнула и замолкла, выдал только одну фразу, обращаясь сразу ко всем и ни к кому: «Всё понятно. Псу мы забираем. Сегодня». Я тогда не понял, почему Сопелька вздрогнула. Меня лишь покоробило то, с каким нажимом «садовник» произнёс Ленкин позывной. Это свистящее «с» посерёдке. «Пссса».

Ленка пропала. Я не ждал её, потому что Сопелька всё мне пояснила и с какой-то злой обречённостью выдавила под конец: «Доигралась, дура. Покажут ей творцы-создатели кузькину мать!»

Какое-то время я скучал по Ленке. Заходя в клуб, по привычке искал глазами её несуразную фигуру, иногда оборачивался, заметив похожий силуэт. Дома перебирал её вещи, натыкаясь то там, то тут на грязное бельё и початые бутылки. А потом забыл. Через полгода мне присвоили «любительский», затем «полу-профи», и вскоре клубные новички начали расступаться передо мной, перешёптываясь и заискивающе заглядывая в лицо. Меня затянула игра.

Я снова и снова разглядывал трёхмерки, переворачивая странички, перекладывая их слева направо, сверху вниз и обратно, ласково трогая курсором Ленкины ноздри, брови и плоскую грудь. Я нашёл её среди десятков тысяч прекрасно проработанных тварей, слишком похожих на людей, чтобы быть кем-то ещё. Всё правильно. Садовники наказали Ленку как положено: заперли на пять лет в параллельной реальности, скроенной точно по Ленкиной идеальной модели. Ровно пять лет Ленке пришлось существовать внутри собственной мечты, а теперь мне предстояло эту мечту разрушить. Вообще-то я мог отказаться, и тогда бы за Ленкой отправился кто-нибудь другой, кто-то, никогда её не знавший или знавший лишь понаслышке.

Я допил чуть тёплый чай, бросил кружку, покрытую изнутри многодневным коричневым налётом, в раковину и пошёл собираться.

Вход в эту параллель «садовники» установили не как обычно, за городом, а на заброшенной стройплощадке недалеко от Третьяковской. Кодовый замок, повешенный в разбитой телефонной будке вместо аппарата, мигал зелёным индикатором готовности. Я набрал два ряда цифр, почти не подглядывая в шпаргалку.

И вышел из будки.

А здесь было хорошо. Дышалось очень легко, и пахло корицей. Я осмотрелся, сорвал лист с тополя, растёр между пальцами скользкую терпкую свежесть. Весна? Лето? Ранняя осень? Ленка всегда любила тепло. Карту я помнил почти наизусть, и, судя по ней, Ленкин мир в периметре занимал чуть больше Московской области, поэтому добраться до указанной в базе улицы не представляло сложности. Я вышел на дорогу, и тут же возле меня услужливо тормознул горбатенький «запорожец» – Ленка питала к таким вот дурацким машинкам нежность. За рулём сидел седой, краснощёкий старик. Мне вспомнился Дед Мороз на открытке, пришпиленной к заляпанному стеклу буфета. Подумалось, что жалко будет уничтожать этого старика, да и вон ту парочку, сидящую на скамейке под сиренью – тоже.

Садовники постарались. Здесь, на небольшом куске чужой реальности, была собрана вся Ленка. Ленка – ребёнок, Ленка – школьница, Ленка – молодая и бестолковая, одинокая и несчастная Ленка. Я узнавал её в каждой тени от высокого фонаря, в каждом одуванчике, в каждом распахнутом окне. Нет. Не истеричную бабу, и не Псу, ненасытную и безжалостную в игре, готовую вспороть чью-то шкуру с ликующей улыбкой. Я узнавал другую Ленку – Ленку домашнюю и смешную, Ленку, которая вечно пела гимн, сидя на унитазе, или, забрав волосы в жидкий хвостик, рисовала зайцев для соседской девчушки.

– Сколько должен? – спросил я, с трудом выбираясь из «запорожца».

– Обижаешь, сынок, – Дед Мороз ещё больше покраснел, и я опять почувствовал Ленку. В её мире могло происходить лишь так.

Горячий асфальт, расчерченный на квадраты классиков, был усыпан тополиным пухом. У дома верещали дети, пытаясь вытащить из подвального окошка кота. Щурилась на солнце кукольная старушка, похожая на Ленкину бабку с черно-белой фотографии. «Вам не будет больно», – подумал я и шагнул в густую прохладу подъезда.

Ленка стояла в дверях. В неухоженных руках белым флагом болталось вафельное полотенце.

– Привет! – сказал я.

– Привет, а где Генка? И ты за хлебом… – она осеклась, схватилась за косяк. Полотенце соскользнуло на пол, цепляясь за полы длинного халата. – Это ты?

– Угу, – я зашёл внутрь, огляделся. В квартире едва уловимо тянуло хлоркой. – Отчего-то надеялся, что у тебя покруче.

– Нам… Мне достаточно, – она медленно закрыла дверь, прислонилась спиной к дешёвой обивке. – Что? За мной?

– Да. Собирайся. Неплохо устроилась. Ленк, только не ной. Ты же знала, что так получится.

Ленка плакала. Не так, как раньше: с громкими всхлипами и обвинениями. Она плакала молча, без слёз, вытягивая из себя душу по ниткам. И из меня тоже.

– Ленк. Я постараюсь, чтобы никто ничего не заметил. Раз, и всё. Я умею. Они просто исчезнут, все и сразу. Ленк. А потом вернёмся домой, собаку заведём.

– У меня сын. От тебя, между прочим. Познакомить? – Ленка подняла с пола игрушечного кролика и вцепилась в него так, что побелели костяшки пальцев.

Я мотнул головой. Хотелось как-то её утешить, но я понимал, что напрасно.

– Лен. Давай уже. Тебя отвести на выход, или сама?

Я стянул с плеча рюкзак. Ленка вздрогнула, метнулась ко мне и вдруг резко остановилась. Лицо её осунулось, и я вновь поймал то самое волчье выражение.

– Ладно. Раз по-другому не выйдет. Можно мне попрощаться с Генкой, с сыном – он на улице? И слушай, пусть они – мой муж и мой сын… Если ты вдруг передумаешь всех и сразу, тогда пусть они будут последними.

Я согласно кивнул, я ободряюще хмыкнул, я достал оборудование. Ленка внимательно следила за моими руками.

– Аккуратист. Знаешь, а здесь ты совсем другой, – в её голосе слышалась тупая бабская тоска.

Я смотрел через распахнутую дверь балкона, как Ленка, склонившись над чернявеньким пацанёнком лет пяти, говорит что-то, как плывёт счастливой улыбкой малец и как заливается смехом чересчур радостная Ленка. Потом Ленка чмокнула пацана в макушку и пошла прочь, чуть подпрыгивая и, кажется, даже напевая. Полы домашнего халата задорно развевались, обнажая полные ноги. Я взглянул на часы: по расчёту, через час Ленка уже будет вне зоны поражения, и я смогу приступить.