Дмитрий Емец - Дверь на двушку [litres]

Коря с Никитой расхохотались. Шутка была по духу вполне себе пнуйская. Боброк опять достал фляжку, отхлебнул, коснулся лба и поморщился. Морщины на его мятом лице проступили глубже.

Голодный Илья захныкал.

– Будь мужчиной! – сказал ему Ул, но Илья, хоть и будущий богатырь, быть мужчиной оказался, поскольку просчитал, что ему это невыгодно.

Яра стала кормить малыша. Временами она ловила на себе быстрый, до конца непонятный ей взгляд Сухана. Она все пыталась понять выражение его лица – и наконец поняла. Сухан смотрел на нее, как плененный волк мог бы смотреть на дальний лес или как скованный разбойник, осужденный на пожизненное заключение, – на женщину с младенцем, пришедшую к кому-то другому: и с завистью, с мукой, почти с ненавистью, но и как на что-то высшее, иное, чего ему никогда не познать и не коснуться.

– Зачем ты нам помогаешь? – спросил Боброк у Сухана.

Тот пожал плечами:

– Никому я не помогаю. Разве что ей и ему… – он кивнул на Яру и ребенка.

Яра отметила, что про задание охранять их, полученное от кого-то неназванного, он больше не упоминал.

– Ты хорошо знаешь дом? – спросила Кавалерия.

Сухан покачал головой:

– Здесь все вечно меняется.

– Но ты же тут живешь!

– Мне нравится щекотать себе нервы.

– А что под домом, ты знаешь?

– Был как-то раз… – помедлив, отозвался Сухан.

– Можешь провести нас сразу туда? Через свою прорезь мира? – спросила Кавалерия.

– Нет.

– Почему?

– Билет в один конец. Если переход будет слишком резким, мы набросимся друг на друга.

– Ты же в прошлый раз не сошел с ума! – напомнил Коря.

Сухан показал ему шрам на руке:

– Ну это как сказать… На что похоже?

– На зубы. Кто-то тебя хорошо так укусил. От всей души… – оценил Коря.

– Это я укусил мужика, который на меня набросился и хотел задушить. Ему это даже почти удалось. Потом, правда, оказалось, что этот мужик – я сам. И тот, который душил – тоже я! – сказал Сухан. – Идти туда придется ножками… Мой дар тут вряд ли поможет! Даже если мы все раздобудем противогазы – это ничего не изменит.

Боброк, сидящий у стены и опирающийся на нее спиной, попытался встать. Рука его зашарила, пытаясь найти опору. Коря и Никита, по досадной случайности, на Боброка не смотрели и того, что он нуждается в помощи, не замечали. Звать их Боброк не стал. Оттолкнулся от стены рукой, но не рассчитал и завалился на спину. Он лежал и ворочался как перевернувшаяся черепаха. Лицо его было злым и жалким. Попытался нашарить костыль и трость, но они отлетели дальше, чем он мог дотянуться.

– Проклятье! Сколько можно! Да гори оно все! Лучше б уж с концами тогда! – прохрипел он.

Сухан наклонился, чтобы его поднять, но Боброк заскрипел на него зубами.

– Коря, где ты?! Ослеп?! – рявкнул он.

Подоспевшие Коря с Никитой подхватили его под локти, поставили на ноги и ловко подперли командира тростью и костылями. Красный и раздосадованный, тот опять – чуть ли не в третий раз за последние полчаса – присосался к фляжке, а после, закрутив пробку, уткнулся во фляжку лбом и закрыл глаза. Кавалерия быстро переглянулась с Кузепычем.

– Может, не стоило бы сейчас, якорный пень? Потом уж вместе… – дружелюбным жуком зажужжал Кузепыч, но Боброк вдруг выбросил вперед руку и, зацепив завхоза ШНыра ручкой трости за шею, притянул к себе. Его зрачки показались Кузепычу расширенными.

– А ты не учи! Поживи в моем теле! Я точно стеклом набит: как ни повернись – все больно!.. А, что тебе объяснять – не поймешь ведь! Вот его учи! – Боброк дернул подбородком в сторону Сухана, отпустил Кузепыча и, двумя рывками перебросив свое тело к подоконнику, сел на него.

Коря с Никитой встали по правую и по левую его сторону, как два стража, готовые пресечь любое неуважительное отношение к командиру. Рома как ребенка нянчил на руках арбалет. Рина положила подбородок на плечо Сашке и выглядывала из-за его плеча как из укрытия. Штопочка как всегда находилась рядом с Родионом. И непонятно, как это получалось: вроде бы она не следовала за ним хвостом, но притяжение осуществлялось на уровне магнитных сил. Кавалерия покусывала губы, и косичка ее подергивалась и дрожала как кошачий хвост.

Все смотрели на Боброка и чего-то ждали. Боброк с минуту посидел молча с закрытыми глазами, а потом сказал:

– Что ж… медлить нельзя, пока луна светит… пожалуй, идем… А ты идешь с нами! – Боброк показал на Сухана.

– Вот как? Мне уже верят? – удивился Сухан.

– Нет! Но тебя лучше иметь рядом. Иметь тебя за спиной я не хочу.

– В таком случае, хочу кое в чем признаться… Хоть мы теперь и в одной лодке, у меня поручение от Тилля убить одного человека, – словно испытывая судьбу, сказал Сухан.

Правая ладонь Ромы, гладившая арбалет, сместилась на его рукоять. В остальном же положение его тела и выражение лица ничуть не изменились.

– Кого? – спросил Боброк.

Литой кулак палицы в руке у Сухана указал на Долбушина. Тот некоторое время с интересом его созерцал, а потом поднял руку с топориком и отвел кулак в сторону.

– Вот его… Я, кстати, уже говорил об этом девушке.

– А мне зачем сказал? Ждешь, что я тебя перекуплю? Предложу больше денег и псиоса? – спросил Долбушин.

– Не знаю… – отозвался Сухан. – Возможно. Но чтобы ими воспользоваться, надо еще выйти отсюда живым. Так что я думаю принять оба предложения: и ваше, и Тилля.

– Как это?

– Предоставлю все судьбе. Я не уверен, что все мы дойдем до подвала. Возможно, вы погибнете по пути. Возможно, погибну я. Возможно, Зомби не доведет туда Тилля… Нет смысла торопиться выполнять приказ, который либо выполнится сам, либо сам же отменится.

Дальше все разбирали оружие из коллекции Сухана. Тот благосклонно наблюдал, как редчайшие клинки перекочевывают в руки шныров, в могучие лапы пнуйцев и в крабьи клешни Кузепыча. Завхоз, впрочем, сохранил верность карабину и, кроме четырехгранного узкого кинжала, ничего себе не взял.