Ники Пау Прето - Корона из перьев [litres]

Вал склонила голову вбок, присматриваясь к Веронике, а потом глубоко в недрах ее разума распахнулась дверь.

Вероника вмиг поняла, что это – постоянная связь с Вал. Своего рода узы, но если узы с Ксепирой работали в обе стороны и к ним всегда был доступ, то этот канал был узок и непостоянен – открыт, но под защитой.

Веронику ослепило вспышкой озарения: Вал использовала эту связь с ней, чтобы управлять Ксепирой, добиться от феникса доверия. Вероника была частью сестры, константой, которую не вытравишь из разума, и Ксепира это почувствовала. Осознание напомнило о слишком сильной связи с Тристаном – и о том, как проникла в нее Вал. Если Вероника – часть ее разума, то и Вал – часть ее, а значит, она почувствовала, как Вероника нечаянно открыла похожий канал для связи с Тристаном.

Тристан об узах между сестрами не знал, зато знала о них Вал и вовсю пользовалась: воспользовалась узами между Вероникой и Ксепирой, чтобы добиться желаемого. Вероника впала в ослепительную ярость. При мысли о том, что от ее имени творила Вал, она ощутила себя грязной и порочной. И ведь так всю жизнь: Вал творила ужасные вещи, и всегда якобы во благо Вероники. При этом она много что утаивала, держала сестренку в неведении. Не только о себе и бабушке, но и о самой же Веронике, ее магическом даре.

Вероника решила, что с нее хватит.

Она усилила защиту, и связь с сестрой угасла. Дверь в разуме захлопнулась, но никуда не делась, ее присутствие меняло все, что было между сестрами. Не стало никаких воображаемых барьеров и ложного чувства защищенности. Но Вал оставалась внутри разума Вероники, и от нее было не скрыться.

Вероника лишилась дара речи. Она и дышать-то не могла, лишь с трудом, с присвистом втягивала воздух.

– Ненавижу тебя, – произнесла она наконец. Произнесла еле слышно, и Вал даже подалась вперед, чтобы расслышать. – Ненавижу тебя! – прокричала Вероника и залепила сестре звонкую пощечину.

Вал замерла, и ее лицо обрело пугающе спокойное выражение. Только расцветала на щеке красная отметина от удара. Вал сжала кулаки.

Вероника чуть запыхалась, поразившись собственному поступку, хотя нисколечко о нем не жалея.

Сестра скривилась и потупила взгляд. «Неужто совесть?» – успела подумать Вероника, но тут Вал медленно вытащила из-за пояса кинжал: обсидиановый клинок, костяная рукоять. Древний, но все еще острый.

Время словно замерло, и Вероника вернулась в тот ненавистный момент, когда в лесной хижине Вал занесла нож над Ксепирой. Со стороны вольера донеслось тихое воркование питомицы, но в остальном царила тишина.

Тристан подобрался, готовый вмешаться. Он не понимал, из-за чего ссора, но блеск кинжала заставил его действовать.

Вал выпростала руку с клинком в сторону Тристана: острие застыло в дюймах от его горла, – и Тристан замер. Вероника очнулась, но тоже не смела пошевелиться.

Вал осторожно шагнула к Веронике и прижала клинок к ее щеке. Вблизи сестры Вероника ощутила странное смешенье чувств: запах Вал успокаивал и внушал тепло, к которому примешивался ужас перед холодным и острым оружием. Вероника едва дышала, боясь пошевелиться – а вдруг она сама распорет себе щеку о лезвие? Разум гудел: неужто Вал решится? Совершит последнее свое и самое гнусное злодеяние?

«Вал, не надо», – мысленно прошептала Вероника, но дверь, ведущая к разуму сестры, захлопнулась, и ответа не последовало.

– Вал, не надо, – тихим, отчаянным голосом повторил за ней Тристан. – Что происходит, вообще?

– Сейчас поймешь. – Вал говорила медленно, наслаждаясь моментом. Молниеносным движением она чуть вывернула руку с ножом и полоснула им вниз. Вероника ахнула, когда обсидиан скользнул по ее коже, но острое лезвие рассекло тунику и полоску ткани, стягивавшую груди. Когда Вероника втянула воздух, грудь поднялась, а Вал ножом отвела край ткани в сторону – раскрывая притворщицу.

– Позволь представить мою сестру, – диким голосом, с презрением произнесла Вал, упиваясь вероломной победой. – Веронику.

18 день 5 месяца, 170 г.п.и.

Дорогая Авалькира!

Мне жаль, что встреча прошла не так, как ты задумывала, но ты ведь знаешь: я не могла подписать бумаги. Если бы мы аннулировали отцовский брак, приговор тебе и правда смягчили бы: обвинили уже не в убийстве королевы, но консорта, чей титул куда ниже. И ты была бы свободна, уплатив виру.

И да, если бы брак моей матери аннулировали, это лишило бы меня права на трон, утвердив тебя как единственную наследницу.

Однако все изменилось, и мне надо думать о будущем.

Прошедшие месяцы, что я молчала, дались тяжело, дорогая моя сестрица. Я не готова была простить тебя. Не готова была понять. Однако время на исходе.

Мне надо снова поговорить с тобой, наедине. Прости, что оставила предыдущие твои письма без ответа… Надеюсь, я пишу не слишком поздно.

Вероника упала на колени, прижимая к груди края распоротой туники. Мир вокруг нее схлопнулся, утратив цвета. Пропали звуки, она не видела сияния маяка, не слышала приготовлений к битве. Остались она, Тристан и та, которая считалась ее сестрой.

Прошла вечность, прежде чем она смогла посмотреть в глаза Тристану. Хотелось сжаться, спрятаться от него, но что-то внутри нее переменилось. Вновь обретенная храбрость да недавнее пробуждение новых магических сил заставили отыскать дверь, его дверь – ту, что она создала случайно, ту, что ждала ее, чтобы облегчить связь с ним.

Вероника распахнула ее настежь, открываясь ему, открываясь для его гнева, точно подсолнух, что подставляется палящему зною солнца. Она хотела этой боли, которую он, без сомнения, тоже испытывал. Хотела испить ее до дна, раскрыть рану как можно шире.

Вот только ее там не было.

Там не было ничего. Ни гнева, ни боли от предательства – лишь тишина и пустота, пораженное молчание.

В тишине чувств лихорадочно гудел разум, перебирая все беседы, все странные моменты, что случались между ними, каждое не к месту сказанное слово.

Оказалось, таких немало: баня, брачный вольер… То, как Вероника усмирила Ксепиру и как Вал назвала ее Никой. Тристан ведь не дурак: пусть он и не сложил пока всей картины, но ее кусочки тщательно собирал и откладывал, чтобы при случае изучить. Сложней всего оказалось принять то, какой Вероника представала для Тристана в этих воспоминаниях: особенная, интересная, достойная внимания. Сохранятся ли эти чувства теперь, когда вскрылась ложь, пятнающая каждое слово и особенный момент?

Прошло несколько мгновений, воздух вокруг них сгустился в тревожном ожидании.