Роберт Вегнер - Каждая мертвая мечта [litres]

Матриархист в полный рост.

И это даже когда ты знаешь, что слова не имеют значения. Великой Матери нет. Нынче ее не существует. Она может возникнуть некогда, в будущем, возможно даже, это будущее как раз рождается, тканное руками богов и смертных, но пока что любое взывание к Праматери Богов, любая молитва к ней попадают в пустоту.

Он уже пару раз пытался осознать эту истину, но пока что собственная реакция его удивляла. Он рос почитателем Великой Матери, возможно, не слишком-то религиозным, но искренне верующим в догматы, а потому сейчас должен бы ощущать шок, сломаться, пасть на колени и рыдать от одиночества и бессилия. Вместо этого он чувствовал только… пустоту? равнодушие? Ну, он же был городским крысенышем, вором, входящим в храмы не для духовного утешения, но ради неосторожных глупцов, которым острым ножичком он мог срезать кошельки. Его персональная молитва, какую он всегда бормотал в подобные минуты, звучала следующим образом: «Владычица, прости меня и отведи глаза того человека, потому что у него есть деньги, а я – голоден».

И молитва оказывалась результативной. По крайней мере, пока он не попытался обворовать Цетрона-бен-Горона. Но то, что его поймал будущий шеф Лиги Шапки, оказалось лучшим, что могло случиться с Альтсином в жизни. Особенно когда он ребенком жил в каналах и питался крысами чаще, чем хлебом.

И если за этими случайностями стояла не Великая Мать, Утешительница Убогих, Кормительница Голодных, то кто? Или же – что? Судьба? Но истинная, бездушная случайность, а не та маска, за которой скрывается Эйффра? Безличная, бездушная и бессердечная сила, что сильнее любого из богов?

Он кисло ухмыльнулся.

Судьба, предназначение… Все эти дерьмовые штуки управляются теми же законами, которые заставляют монету падать то одной, то другой стороной. А боги, люди, существа из-за Мрака – одинаково им подчиняются.

Потому, возможно, именно к этим законам и следует направлять молитвы? Может, именно им следует приносить жертвы и ставить храмы? Храмы случайностям, что стояли бы некоторое время, а после без причин рушились бы, чтобы их снова отстраивали. Смысла в таком не было бы никакого, но, по крайней мере, целая куча дураков нашла бы себе определенное занятие.

Вообще же религии именно так и действуют. Придают смысл существования людям, которые не знают, что делать с собственной жизнью.

Крупинки снега кололи его кожу, язвили сотнями ледяных иголок, а потом стекали и замерзали в бороде.

Альтсин осмотрелся в поисках того, на чем бы можно было бы сорвать злость. Слева расстилалась замерзшая равнина, что где-то там соединялась с океаном, справа стояли скалы, глыбы льда и вздымающаяся к небесам стена Большого хребта. Впереди… Он опустил взгляд и ударил кулаком в землю, переливая туда весь свой гнев и неудовольствие. Прежде всего – на себя самого. «Обманывай себя и дальше, сукин ты сын. Отводи мысли от того, что у тебя перед глазами. Я шел сквозь жизнь, веря, что упорство и гордость – лучшая реакция на любые проблемы, что тебе никто и ничто не нужен, потому что справишься со всем, что тебя ждет, один. Ты сумел так долго сопротивляться душе бога, пока та не согнулась и не посчитала тебя равноценным партнером в обладании, – он протянул перед собой руки, – этим телом. И ты полагаешь, что тебе было непросто? Что ты совершал какой-то драматический выбор?»

«А они? Как ты вел бы себя на их месте?»

«Смотри! Ты и правда думаешь, что гордость – это ответ на все? Гордость, дурень ты эдакий, это привилегия самовлюбленных наглецов, которым нет дела ни до чего и ни до кого. Смотри, что остается, когда гордости уже нет!»

Он смотрел.

На лагерь, который раскидывался, сколько видел глаз. На тысячи снежных хижин, кожаных палаток и шалашей, склеенных из всякого мусора… И на то, что отбрасывало на лагерь сумрачный нимб отчаяния, печали и отсутствия надежды.

Эти существа, ахеры… Они падали слишком часто, и у них уже не осталось сил, чтобы противостоять судьбе. У них не осталось сил даже для отчаянья, гнева или ненависти. А хуже всего, что ярость Владычицы Льда не была даже направлена против них. Они оказались жертвами. Ох, паршивой мордой Реагвира клянусь! Если бы эта холодная сука раздавила их, потому что хотела это сделать, из-за выдуманной или реальной вины. Но так? Стереть с земли тысячи существ – невольно? Случайно?

Он видел и то, что находилось между ним и лагерем… А злобненький голосок в голове продолжал спрашивать: «И где была бы твоя гордость в такой ситуации, парень? Насколько ты сумел бы ее сберечь?»

Он не знал, кто этот голос: портовый ли это воришка или авендери Владыки Битв, который и сам некогда смотрел в лицо подобного отчаяния и после пал под его тяжестью, погружаясь в безумие. А может, это был он, новый Альтсин, единое целое тех двух существ, но все еще сохраняющий в себе нахальство глупого молокососа.

Смотри. Чувствуй и… Заплачь, сукин ты сын.

Потому что если ты не заплачешь, то лучше бы тебе сейчас умереть.

Он склонил голову.

Нет.

Еще не сейчас.

От лагеря его отделяло несколько сотен шагов. А все это пространство было в маленьких сверточках. Некоторые едва ли в локоть длиной, другие – в пару, и ни в одном не больше трех. Тысячи завернутых в мех свертков лежали прямо на снегу. Часть уже разодрали изголодавшие падальщики, полярные лисы и медведи, для которых эти исхудавшие до крайности тельца были последним шансом выжить. Следы на снегу свидетельствовали, что одно время это место пытались сторожить от животных. Когда-то. Когда у обитателей лагеря еще оставалось достаточно сил.

Альтсин смотрел. Но отсек все чувства, изгнал их как только мог.

Потому что дело было даже не в тысячах мертвых детей, но в том, каким образом их оставили. Сколько нужно утратить, насколько слабым стать, чтобы не суметь выкопать в снегу пусть самую неглубокую нору? Ты не поймешь, что такое истинное бессилие, пока собственное тело не перестанет тебя слушаться до той степени, что ты не сможешь даже похоронить собственного ребенка. Что еще, кроме малого тела, ты оставишь тут, возвращаясь в лагерь? Какой кусок окровавленной, воющей от отчаянья души?

Это здесь рождалась та мрачная, сжимающая сердце аура, которая висела над главным лагерем.

Вор почувствовал нарастающую внутри ледяную ярость, которой испугалась бы даже Андай’я. Чтоб вас. Чтоб всех вас… Боги. Ничего в вас не изменилось.

Совершенно ничего.

Он прихватил горсть снега и дохнул на него Силой. Белые кристаллики мигом растаяли и протекли у него сквозь пальцы.

«Владычица Льда, Владычица Зимы и Белых Пустошей. Не знаю, встанем ли мы лицом к лицу, но, если это случится, я воткну тебе каждую унцию этой боли в глотку и стану смотреть, как ты ею давишься. Пока не поймешь, что люди, и ахеры, и… другие существа не пыль у твоих ног, но кровь в твоих венах, ты, девка. И лучше бы тебе об этом не забывать».