Джессика Броуди - Небо без звезд [litres]

Причем все началось не здесь и сейчас, в допросной, а гораздо раньше. Всю последнюю неделю она занималась тем, чего клялась никогда не делать. Шпионила для Министерства. Работала на генерала д’Бонфакона. А все ради себя, ради исполнения своих желаний.

Шатин родилась в третьем сословии. На самом дне. В клоаке планеты. В сточной канаве Латерры. Но до сего дня она не падала так низко.

Желая вырваться из лап Режима, она предала третье сословие. Вообще-то, прежде Шатин никогда не было до них дела. Она не считала, что обязана хранить своим верность. Но было в этом Роше – в его глазах, чумазом личике и остром язычке – нечто такое, что вызвало в глубине ее души чувство, которого она не испытывала уже много лет.

Сострадание.

Шакаль своей лапой ухватил Роша за тощее плечико и поволок прочь из комнаты. Шатин точно знала, куда его тащат. Отсюда путь был только один, на Бастилию. И Роша наверняка отправят в камеру, где ему предстоит ждать транспорт.

– Нет! – взорвалась она, оттолкнувшись от стены, чтобы броситься на Шакаля. – Arrête!

Она сжала кулаки, оскалила зубы. Сейчас она могла бы запросто разорвать легавого в клочья.

Только бы до него добраться .

Марцелл шагнул вперед, загородив ей дорогу. Она сделала обманный маневр: подалась было влево и тут же рванулась вправо, но офицер был к этому готов. Словно предугадывал ее движения.

– Не смейте! – через плечо Марцелла заорала Шатин сержанту. – Он еще ребенок! Он не знает, что говорит! Он все выдумал!

В надежде пробиться к Рошу она попыталась оттолкнуть Марцелла плечом, но тот схватил ее за локти и удержал, впиваясь ногтями в кожу сквозь плащ.

– Д’Бонфакон, – бросил Шакаль, уволакивая мальчика за дверь. – Разберитесь со своей швалью!

Шатин ощутила, как при этом слове Марцелл весь напрягся, однако не отступил и не выпустил ее.

Шатин дергалась. Колотилась об него. Билась в его руках.

Однако все было тщетно. У нее хватало мозгов и практической сметки, как и у каждого, кто вырос в Трюмах, но вот силы не было. Да и откуда бы ей взяться, если Шатин вечно недоедала? Где уж хрупкой девушке тягаться с рослым и упитанным офицером?

Дверь допросной закрылась, отделив Шатин от Роша. И ее замутило при мысли, что это навсегда. Больше никогда она его не увидит. Мальчика отправят на Бастилию, а виновата в этом она.

– Ты же можешь остановить Шакаля! – Шатин чувствовала, как ослабли ее колени. – Должен остановить! Не позволяй им сослать Роша на Бастилию!

В обращенном к двери взгляде Марцелла, казалось, смешались жалость и смятение. Выпустив Шатин, он рухнул на первый попавшийся стул, взъерошил свои темные волосы.

Шатин упала на колени. Если не сумела остановить произвол кулаками, то, может быть, помогут слова?

– Пожалуйста! – Ее уже не заботило, что голос стал тонким и жалостным. Она просто должна была исправить то, что натворила. Вернуть все обратно. Даже если бы ради этого пришлось обнаружить, кто она такая. – Тут не то, что ты думаешь! Ты ошибся!

– Ошибся? – взревел Марцелл, вскочив так резко, что стул отлетел к стене. Кажется, его потрясла собственная сила. Шатин осторожно поднялась – испугавшись вдруг, что он пнет ее ногой, как шелудивую собаку.

Но лицо офицера уже смягчилось.

– Извини, – прошептал он. Вернулся прежний рохля Марцелл, каким его привыкла видеть Шатин. – Извини. Я и сам не понимаю, что творю. Не знаю, что и думать. Такая незадача! Просто так отпустить мальчика я не могу, он ведь признался, что работает на «Авангард». Солнца, я бессилен. Мне жаль, что так вышло!

Шатин опять вспыхнула. Как этот тип смеет делать вид, будто страдает? Как смеет решать судьбу Роша, словно выбирает себе пирожное к завтраку? Разве он знает, что такое страдание? Откуда второму сословию это знать?

Марцелл снова провел пальцами по волосам. Они и так уже были взъерошены, а теперь его волнистые локоны, выбившись наконец на волю, торчали во все стороны: казалось, что он их вымыл и оставил сохнуть под ураганным ветром.

– Ты веришь мальчику? – спросил он, помолчав. – Веришь, что он работает на «Авангард»?

– Нет, конечно, – поспешно заверила его Шатин.

Разумеется, это была не совсем правда, но не могла же она предать Роша. Нельзя допустить, чтобы мальчика сослали на Бастилию.

– Он наверняка все выдумал. Дети ведь любят фантазировать.

– Откуда тогда он узнал это слово?

Вопрос Марцелла камнем ударил Шатин в грудь. Его серьезность подтвердила ее подозрения: это слово и впрямь что-то значило.

– «Жаворонок»? – Она готова была поклясться, что Марцелл вздрогнул.

Уронив ерошившую волосы руку, он уставился на нее:

– Да. Тебе это о чем-то говорит?

Шатин выдохнула, радуясь, что наконец-то можно не обдумывать ответа. Не взвешивать последствий, не прикидывать, какую ложь выбрать сегодня. Можно было попросту сказать правду.

– Нет. – Она скрестила руки на груди. – А тебе, как я вижу, говорит?

Марцелл некоторое время молча смотрел на нее, и взгляд его с каждой секундой становился все пронзительнее. Шатин могла бы поклясться, что он хотел ответить. Что и он собирался сказать правду.

Но правды она не услышала.

Потому что в эту секунду осветился экран лежавшего на столе телекома, и все внимание обратилось на него. Шатин увидела на мониторе инспектора Лимьера: его импланты светились так, как бывало только в минуты серьезной опасности.

Марцелл потянулся к аппарату, приложил его к уху и произнес:

– Да что там у вас такое стряслось, инспектор?

А потом на глазах у Шатин смятение на его лице в один миг сменилось ужасом.

– А тебе, как я вижу, говорит? – спросил Тео, с вызовом скрестив руки на груди.

Внутри Марцелла бушевала самая настоящая война. Битва посерьезнее неудачного Восстания 488-го и даже Войны за независимость, освободившей Юэсонию из-под власти Альбиона.

Потому что эта война шла не за земли и не за власть.

Борьба шла за его разум.

И за его сердце.

Война разгорелась из-за одного-единственного слова.

«Жаворонок».

«О чем оно тебе говорит?» – вот что хотел знать Тео. Марцелл чувствовал, что от правильного ответа зависит все его будущее. И он уже готов был сказать правду. Он обернулся к Тео, посмотрел в проницательные, серые, как камешки, глаза мальчика, и…

Но ответить Марцеллу не дали.

Ожил его телеком, и резкий, отрывистый голос инспектора Лимьера ворвался в ухо:

«Офицер д’Бонфакон, возникли весьма серьезные осложнения в Фабричном квартале».

У Марцелла все внутри перевернулось. Он еще не слышал, чтобы Лимьер говорил так мрачно.

«Да что там у вас такое стряслось, инспектор?»

Холодный оранжевый глаз полицейского сверлил Марцелла сквозь экран.